— Ничего, ничего, — приговаривала меж тем Крисмегильда, — сейчас тебе полегчает, а я пока тебя немного развлеку, ты и забудешь про боль… Тут Крисмегильда тихонько свистнула. Из ее повозки выскочил белый, как сахар, пудель, весь увешанный лентами. Ленты делали его ужасно похожим на придворного шаркуна. Вид у него был просто уморительный.
— Фемистоклюс, — звонко крикнула Крисмегильда, — а покажи нам, как надо кланяться его высочеству? Пудель принялся искательно кланяться направо и налево, периодически упадая на живот и проползая пару шагов будто бы в припадке верноподданичества. Все вокруг смеялись. Чувствовалось, что этот спектакль артистам никогда не приедается.
— А теперь, кузен Фемистоклюс нам покажет придворный балет! Алле, алле, Фемистоклюс, — хохотала Крисмегильда, меж тем, как пудель забавно кружил за задних лапах.
Руперт от души смеялся над проделками собаки. Да и хозяйка чудо как хороша. Но тут барон взглянул на Карла и чуть не поперхнулся смехом. Карл не смеялся, наоборот, на его лице застыло выражение озадаченной тоски, смешанной с ужасом. Как будто он увидел привидение.
«Черт знает что с ним делается, — недовольно подумал барон, глядя на доктора, — умом он тронулся, что ли?» Меж тем Эделия, утомленная бурными событиями дня, долгой дорогой и, чувствуя как утихает в ноге боль, смежила очи и тихо задремала. Прикрыв девушку большим лоскутным одеялом, Крисмегильда приложила изящный пальчик к своим пухленьким губкам и поманила путников к кибитке.
Тяжело ступая в нескольких шагах позади, Руперт подбирал подобающие случаю выражения благодарности, надеясь произвести весьма благоприятное впечатление и завязать разговор, как внезапно его опередил Карл. Он решительно обогнал барона, почти схватил Крисмегильду за руку и что-то горячо зашептал ей на ухо. Отстранившись, девушка странно посмотрела на доктора, потом молча кивнула и, показав остальным рукой, что ей надо поговорить с этим человеком наедине, двинулась вслед за Карлом в сторону от кибиток…
Когда Карл и Крисмегильда через час вернулись, Руперт уже весь извелся от нетерпения. За этот час в состоянии Эделии произошла разительная перемена. Лодыжка ее сначала посинела, потом начала чернеть и на ней стал вздуваться уродливый отек. Эделия уже проснулась от сильного приступа боли, но почти тут же провалилась в новое беспамятство. Лицо ее горело, она металась в лихорадке, изо рта срывались бесконтрольные несвязные слова. Эделия вспоминала маменьку, звала императора Арнульфа, упоминала какого-то неизвестного фон Мюнстеру Зуухеля, и, наконец, самого Руперта. Что еще за Зуухель такой? «Поймаю, уши отрежу», — решил про себя барон.
Женская природа мнимого рыцаря Эдольфуса уже не была ни для кого секретом, берет давно слетел с горящей в лихорадке головы, волосы разметались по плечам. Руперт, видя такое дело, прикупил у женщин из обоза показавшуюся ему приличной и подходящей по размеру одежду и попросил переодеть Эделию, чтобы ее не стесняли тесные мужские покровы. Да и запылился ее мужской наряд за эти дни, и дырок на нем было вдосталь.
Когда Карл и Крисмегильда наконец закончили свой таинственный разговор и вернулись, барон в очередной раз менял на лбу Эделии мокрую повязку. Карл и циркачка, бросив взгляд на больную, оба не на шутку встревожились и опять принялись совещаться. Крисмегильда тронула фон Мюнстера за плечо:
— Случилась беда, барон. Вашу спутницу укусила змея. Нога разута была, трава здесь высокая, ну и… Видите ранку? — Руперт ранки не увидел, вспотевший от напряжения Карл, стоя на коленях, отсасывал яд. — Ей нельзя оставаться здесь. Девушке нужна постель и хороший уход.
Руперт вопросительно посмотрел на Карла. Тот кивнул, подымаясь:
— Может понадобиться кровопускание, может быть даже иссечение. В лесу я не смогу этого сделать. Мы должны перенести ее в дом графа Глорио.
— Ну что ж, — поднялся Руперт с земли. — Давайте свяжем носилки и погрузим Эделию в повозку. Кстати, ты знаешь, кого ты, ничтожный предатель и изменник, имеешь счастье лечить? Это герцогиня императорского двора Эделия фон Шляппентохас. Слыхал про такую?
Карл слыхал. Он молча согнулся в почтительном поклоне. Эделия поклона не видела, она металась в бреду и горячке.
— Если ты ее не вылечишь, я тебя убивать не стану, не надейся. Я тебя изувечу. Будешь ползать в дерьме и блевотине, как самый мерзкий навозный жук, — пообещал Руперт Карлу. На всякий случай он положил руку на свой меч, но Карл и так ему поверил. Он опять склонился над Эделией и стал осторожно ощупывать ее опухшую лодыжку. Фон Мюнстер беспомощно озирался по сторонам, ища, на ком бы сорвать накатившее на него чувство безнадежности, беспомощности и отчаяния.