– Еще того не хватало! Что бы они здесь плодились! Эту дрянь следует выводить!
Как крыс! Ты же герой…
– Герой! А не палач и не мясник!
Эледвер чуть дернул губами в мимолетной усмешке, но ни один из спорщиков не смотрел на него, поэтому не удивился ей.
– Я не хочу тратить время на пустые споры! – отрезал Райнарт, вскакивая в седло,
– Раз я сказал нет, значит, это не обсуждается! И если ты не забыла мы едем в Черную Башню, и я не собираюсь отвлекаться на каждый твой каприз. Разговор окончен.
– Какая необычайная щепетильность! – Гейне не оставалось ничего иного, чем последовать за героем и эльфом.
Флешбэк Положение служителя Библиотеки, пусть даже младшего, Дамон полагал для себя подарком судьбы. Ему не надо было заботиться о ночлеге и еде, в его распоряжении была величайшая библиотека мира, и он мог читать не только дамские романы и слезливые баллады. Разумеется, ему не приходилось сидеть сложа руки. В лучшие времена в Библиотеке работало около ста человек, теперь же их осталось 19, из которых лишь четверо не были заняты на переписке. Постепенно львиная доля обязанностей вовсе перекочевала на его плечи, но сам Дамон этого не замечал. Во-первых, для него было не внове вертеться, как белка в колесе, а во-вторых, так он чувствовал, что свой хлеб ест не зря, и даже книги воспринимались как заслуженная награда. Трудность была не в том, что бы выкроить в течение дня время на чтение, – об этом Дамон и не думал. Главная проблема была в том, что бы раздобыть свечи!
И даже бесконечные рассуждения господина библиотекаря, имевшего привычку разговаривать сам с собой, в отличие от остальных служителей не вызывали у него оскомины, поскольку содержали массу новых сведений.
– Флориан Леонийский утверждал, что судьба человека, согласовывается из трех составляющих: личности его, благосостояния и мнения остальных о нем, выражающегося вовне, в его почете, положении и славе. При этом первый компонент он полагал первичным, потому как он вложен в человека самой природой. Но можно ли согласиться с этим? Разве не бывало так, что бы человек, устав бороться против дурного мнения о нем в обществе, сам начинал бы думать о себе дурно, и переставал стремиться к добродетели… Можно ли назвать добродетельным человека, совершающего добрые деяния лишь в угоду сложившейся моральной традиции и боязни прослыть жестокосердным? Не будет ли более достойно быть честным с собою и людьми? Тиран, открыто творящий беззаконие в угоду собственному злому сердцу, имеет перед владыкой, прикрывающим преступные деяния маской всеобщей справедливости, уже то преимущество, что он честен…- вещал господин Фальк, в то время как обратившийся в слух Дамон выгребал камин и натирал полы.
Незаметно для себя и служителей Библиотеки черноволосый вихрастый паренек стал почти незаменимым, ибо только он зачастую мог сказать, что и где следует искать, быстро и точно исполнить поручение в городе, и при этом быть всегда под рукой господина библиотекаря, оставаясь невидимым и не слышимым. Поэтому его отсутствие господин Фальк заметил, только обнаружив на своем столе неубранный огарок и не найдя новых заточенных перьев, тогда как ему было необходимо занести в каталог новый эдикт королевы Ингеборги об отмене телесных наказаний.
– Нельзя не порицать правительство, потворствующее стремлениям отменить телесные наказания. Они думают при этом, что действуют в интересах гуманности; на самом же деле как раз наоборот: этим путем лишь утверждается противоестественное положение вещей. При всех проступках, за исключением тягчайших, прежде всего приходит в голову, а потому и естественнее всего – побить виновного. Разумно побить того, кого нельзя наказать ни лишением имущества, которого у него не имеется, ни лишением свободы – ибо нужна его работа – это и справедливо и естественно. Против этого можно возражать лишь пустыми фразами о человеческом достоинстве… Да что же это такое?! Где мои перья и где этот мальчишка? – господин Фальк в раздражении отшвырнул от себя испорченное перо и уже второй замаранный лист.
– Он болен, господин библиотекарь, – ответил ему Ори, принеся наконец заточенные перья.
– Вот как, – господин Фальк уже было хотел вернуться к своим размышлениям по поводу королевского эдикта, как вдруг какая-то новая мысль пришла ему в голову,
– И что же, он серьезно болен?
– Да, ваша милость.
Эта новость весьма встревожила господина библиотекаря, и он поспешил убедиться, на сколько верны слова служителя. Вид лежащего на узкой постели в забытьи мальчика не обнадежил его.
– Ах какая досада… какая досада… такой способный юноша… – забормотал господин Фальк, качая седой головой и прижимая платок к острому носу, – но больным место не в библиотеке, а в больнице… Да ведь он может заразить еще кого-нибудь… вынесите его, и известите, что бы больничные смотрители могли его забрать.
Удаляясь в сторону своего кабинета под озадаченными взглядами своих служителей, господин Фальк продолжал рассуждать вслух:
– Если бы у большинства людей добро преобладало над злом, тогда было бы разумнее полагаться на справедливость, честность, благородность, родство, верность, любовь или жалость, но так как на деле бывает обратное, то разумнее поступать наоборот…
Дамон очнулся от холода и понял, что лежит он не в своей постели, а на ступенях Библиотеки ставшей почти родной за три года жизни. Совершенно один, если не считать старого одеяла, на котором его собственно и выносили.
С трудом ему удалось встать, добраться до массивных медных дверей Великой Библиотеки Рои, хотя его шатало и вело от слабости, и постучать. Но двери не открылись. Дамон сполз вниз, скорчившись у порога. Ему не приходилось гадать, что это означает, – господин библиотекарь не хотел тратиться на докторов. Ему оставалось только лежать, надеясь, что смотрители городской больницы найдут его раньше, чем он замерзнет на промозглом сыром осеннем ветру. Как ни странно, Дамон не чувствовал ни гнева ни горечи, за то что господин библиотекарь вышвырнул его на улицу. Была только тоска…
В следующий раз открыть глаза, словно засыпанные песком, было еще труднее: даже чахлый больничный свет причинял невыносимую боль. Вместо воздуха в ноздри билась жуткая вонь. Рядом слышалось чье-то хриплое дыхание и стоны. С усилием повернув налитую свинцом голову, он увидел, что его соседом по широкой больничной койке был испитый до болотной зелени бродяга. С другой стороны лежало уже остывшее тело. Дамон задыхался от смрада, его тошнило не столько от сильного жара, сколько от отвращения, но встать или хотя бы отодвинуть мертвеца уже не было сил.
Тело было чужим, не послушным, и его выкручивало, как прачка мокрую тряпку.
Пересохшее горло молило хотя бы о глотке воды, но рядом никого из смотрителей не было. Он с ужасом понял, что обречен умирать на грязном матраце среди нищих, бродяг и уличных шлюх. Умирать было страшно. Умирать так – мерзко.
Метаясь в горячечном бреду, он звал единственного человека, которому его судьба не была безразлична.
Но ведьма Кайра никак не могла оказаться здесь.
Хутор, расположившийся на окраине леса, был последним местом, еще не оставленным людьми. Семей здесь жило несколько, хозяйство было большим, добротным, даже держали несколько пчелиных семейств, а широкое подворье окружал крепкий частокол.
Народ здесь был такой же основательный. На проезжавших они смотрели без опаски, лишь эльф вызвал любопытство, да бабы косились на мужской наряд и шпагу Гейне.
– Уходить не собираетесь? – поинтересовался Райнарт, после того как была отдана положенная дань уважения гостеприимным хозяевам и их угощению.
– Только пропащие люди землю бросают! – сурово отозвался могучий, похожий на медведя старец, пользовавшийся всеобщим почетом патриарха, – Со своей земли не уходят, за нее – стоят!