Воздайте должное моей сдержанности и самообладанию. Что было бы, если бы я увлекся и прочел Пушкину это стихотворение полностью? Я вам скажу, что было бы: Пушкин никогда не написал бы этого стихотворения, справедливо полагая, что оно уже кем-то написано. Мы лишились бы бесценного шедевра. Но равным образом мы его не имели бы, если бы Шульц-Веалаб не толкнул легонько мысль поэта в нужном направлении. Вот и рассуждайте после этого о «гениальных озарениях».
Конечно, в моем рассказе есть одна маленькая натяжка. В ту ночь Александр Сергеевич Пушкин и Александр Петрович Балаев находились друг от друга в пятидесяти верстах. Главный хранитель — на то и Главный хранитель, чтобы такие вещи предусматривать заранее и не допускать. Но и не спешите обвинять меня в слишком вольном обращении с фактами. Мы же с вами реально мыслящие люди! Так вот и давайте реально мыслить. Я совершил бросок во времени на шестьдесят тысяч суток, чему соответствует отрезок длиной в сорок пять парсеков в комплексном пространстве. Переведем это в масштабы точной науки — баллистики. Хотите — считайте, хотите — нет, но это означает, что, пролетев, скажем, два километра, снаряд отклонился от цели на ангстрем с небольшим. Какой же реально мыслящий артиллерист счел бы такое попадание промахом? Нет такого артиллериста. Учитывать подобные отклонения нет никакого смысла, утверждает баллистика. Я с ней не спорю и вам не советую.
«Пусть так, — скажете вы. — Но все же вы не беседовали». — «Беседовали, — возражу я. — Беседовали наши биополя». Что такое пятьдесят верст для биополей? «Несущественное расстояние», — скажут ученые мужи, изучающие эту проблему.
Я буквально битком набит был культурным багажом той эпохи. Я должен был молчать о многом, и я молчал. Но излучал я эти сведения с силой трех Фаросских маяков, тут уж ничего не поделаешь. И любой уважающий себя специалист в области биополей не исключит возможности того, что жалкий технарь Шульц невольно, но все же навеял Пушкину мысль об этом самом «чудном мгновении».
Таким образом, с точки зрения сегодняшних точных и неточных наук, я перед вами кругом прав. И не отклонил бы причитающуюся мне скромную долю признательности за пушкинский шедевр.
И знаете, что больше всего убеждает меня в моей правоте? А то, что вскоре после моей вылазки Главный хранитель добился постановления, чтобы посторонним лицам, какие они ни будь там специалисты, вход в историю был категорически воспрещен. Да-да, именно эти слова там черным по белому написаны, так что не я один приказным косноязычием страдаю. Хохотните себе в кулак, но все понимают эти слова правильно: не посторонних специалистов учат теперь плавать в истории, как рыба в воде, чтобы они наблюдали там, что им требуется, а теперь анахронисты изучают эти специальности и выполняют подобные наблюдения сами.
В наше время это так и только так. Но вдруг лет через двести-триста это постановление отменят! И тогда нашим потомкам вольно будет одаривать любого из нас тем, что мы по своей простоте именуем «гениальными озарениями».
Вот почему я этими «озарениями» не обольщаюсь. Очень сильно подозреваю, что я просто случайный рупор дли своего веселого потомка. И что, когда мы беремся работать сами, без посторонней помощи из грядущего, у нас есть только один выход: работать так, как работает Сеня Пустынников, изобретатель бесконечного огурца.
Ну, что ж! Разве он плохо работает? Вот посмотрите — ему еще поставят памятник. Я заранее высказываюсь «за».