Сначала нас ведут к погосту. Пока идем по поселку, несколько пожилых эскимосов подходят к отцу Захару за благословением. Мужчины при этом снимают шапки. Обнажает голову и пастырь. Он крестит подошедшего, целуется с ним и невнятно произносит какую-то фразу, похоже — на церковно-славянском языке. Некоторые эскимосы прикладываются затем к заскорузлой руке отца Захара.
За покосившимся частоколом из-под снежной целины выглядывают ряды крестов, чаще деревянных, изредка — металлических или каменных. Многие из них наклонились, иные почти совсем упали. Есть кресты очень старые, основательно изъеденные вьюгами. На некоторых еще можно прочитать русские надписи: «Иван Бельков», рядом — «Анна Белькова», потом опять — «Иван Бельков». Видно, несколько поколений жившего на Юконе рода.
Отец Захар впереди нас прокладывает тропку, не смущаясь тем, что снег здесь выше чем по колено. Видимо, кладбище он знает хорошо. То и дело увлекает нас с тропки в сторону, разгребает рукой снег на могильном холме, чтобы показать очень старый, уже упавший крест с едва заметными следами русских букв. И чем больше видишь здесь русских имен и фамилий, тем грустнее становится на душе. Сколько же могил первопроходцев осталось в далекой американской земле! Могил, теперь оказавшихся в чужом краю, забытых и брошенных!
Экскурсия заканчивается осмотром церкви, бревенчатой, рубленной «в лапу», как и большинство строений в поселке. Она тесна и украшена внутри очень скромно. Отец Захар приглашает зайти в алтарь, отделенный от основной части церкви простой тесовой перегородкой. Достает псалтырь, изданный, возможно, еще во времена Русской Америки. К сожалению, начало книги не сохранилось, и установить, где и когда она была напечатана, невозможно. Потом он начинает распевать для нас что-то из церковных песнопений. Поет по-эскимосски, повторяя каждое слово по нескольку раз, и постепенно входит во вкус. Голос его, вначале дребезжащий, тихий, крепнет.
Деликатно покашливая, в дверь заглядывает мистер Ворд. Он уже закончил свои дела, и нам пора возвращаться…
Окно в Америку
Уже побывав на Кенайском полуострове, на Юконе и в других частях Аляски, некогда составлявших Русскую Америку, я понял, что путешествие в эти края, в их историю не может быть полным без знакомства с Охотском, городом и портом на Охотском побережье нашей страны. Долгое время он был «окном» в Новый Свет, единственным портом на единственном тогда пути из России в Америку.
Знакомство с этим городом было очень кратковременным и пришлось на зиму, пожалуй, самое неудачное для этого время года. Тем не менее оно послужило для меня как бы введением, напутствием ко всему путешествию в Русскую Америку.
В последние дни ноября 1977 года самолеты из Хабаровска в Охотск не летали — «по метеоусловиям», как сообщали аэропортовские репродукторы. Пояснение к этой скупой информации я вычитал первого декабря в газете «Тихоокеанская звезда», уже сидя в самолете. Газета сообщала: «Неделю на Охотском побережье бушевала пурга. Порывы ветра достигали десяти баллов. На улицах районного центра выросли трехметровые сугробы, двухэтажные дома были под самую крышу присыпаны снегом. Закрылись школы и детские учреждения. В Охотске сформировали штаб по борьбе со стихией, создали аварийные бригады электриков и механизаторов… Сейчас над Охотском снова сияет солнце. Расчищаются дороги и улицы, устраняются последствия разбушевавшейся стихии».
И вот наконец Охотск. Постройки его сгрудились в Низине, зажатой между горами и морем. Когда мы подлетали к нему, мне показалось, что город затаился здесь, на самом краю света, сжался, храня какую-то свою тайну. Но вблизи, несмотря на сугробы и болтающиеся в воздухе обрывки проводов — память о недавней пурге, — он предстал обычным, хотя и небольшим городом, с автомобилями, автобусами и неожиданно большим количеством людей на улицах.
Год его рождения — 1649-й. (Значит, нет старше его поселка на всем нашем Дальнем Востоке.) Именно тогда на берегу протоки Амунской, что в трех верстах от устья реки Охоты, заложил казацкий десятник Семен Шелковников «со товарищи» Косой острожек. Каких только испытаний не досталось будущему Охотску! Он горел, отбивал осады. Но особенно сильно страдал от наводнений. Через семнадцать лет после основания поселения река стала подмывать частокол, и острог перенесли на новое место, за четыре версты от прежнего. Еще через двадцать три года его начали разрушать морские волны, и острог вновь переехал, теперь — в глубь суши. Однако и на новоселье вид его оставался неприглядным. «Охотский острог рубленой в заплот ветхой. Во оном остроге в восточной стороне проезжая башня, ветхая без верху. Подле той башни, в полуденной стороне, три избы черные, ветхие, где живут комиссары. В том же остроге в стене амбар, где кладется всякая казна». Таким, по свидетельству очевидца, был острог перед своим очередным переездом.
Еще раз перенесли его на новое место — на галечниковую косу, к совместному устью Охоты и Кухтуя, — в 1725 году, когда по плану Витуса Беринга, начальника Камчатской экспедиции, началась постройка Охотского порта. С той поры Косой острожек ожил. Он стал называться Охотским острогом, потом — Охотским портом, а затем — просто Охотском. От него получило свое название и Охотское море (раньше оно звалось Дамским, или Пенжинским). Название же города происходит от реки Охоты, а это искаженное эвенское слово «окат», что значит «Большая река».
Но и устье Охоты и Кухтуя оказалось не лучшим местом Для города: при штормах морская вода заливала косу и затапливала большую часть городских построек. «Вода с моря, — сетовал Г. И. Шелихов, — переливается в реку Охоту через все то пространство широты, на коей город стоит, и беднейшее охотское строение топит и повреждает, жителей приводит в отчаяние». По этой причине в 1815 году Охотск вновь переезжает, теперь — на левый берег Кухтуя, где он находится и поныне.
«Ни один путешественник, побывавший в Охотске, не отозвался о нем добрым словом», — писал в середине прошлого века автор «Пешеходной описи» Загоскин, хотя то была далеко не худшая пора в историй города. Не радовали глаз убогие, почерневшие избы, покосившиеся казармы, магазины (то есть склады), разбросанные либо на косе, куда в любой миг могли ворваться морские волны, либо по низменным речным берегам и утопающие летом в болотной жиже. Зимой лютовали метели, морозы, а летом досаждали бесконечный нудный бус (мелкий, въедливый дождь), туманы. Хотя и стоял он у рек, с питьевой водой в Охотске было плохо. Мясо за столом бывало только у богачей. Да и хлеб, по причине его чрезвычайной дороговизны, почитался у простого люда за лакомство; каждодневной едой у горожан была рыба, большую часть года вяленая либо соленая, да бурдук — кислое ржаное тесто. Каждую зиму нещадно косила людей цинга, и потому так быстро росли ряды бедных могил на охотских погостах. Моряки проклинали предательские подходы к Охотскому порту: по количеству кораблекрушений он, возможно, не имел себе равных в Российской империи. И все-таки жизнь здесь не считалась тусклой и однообразной.
В 1716 году отсюда отправилось в плавание первое морское судно местной постройки. И с тех пор Охотск стал «окном» в Тихий океан — на Камчатку, на Курилы, в Америку. Долгое время через этот город и порт проходил торговый путь на Аляску — к острову Кадьяк, Алеутским островам, Ново-Архангельску и в Калифорнию — к русскому поселению Форт Росс близ нынешнего Сан-Франциско. Охотск провожал за море то промышленные, то государственные экспедиции, встречал обозы из Якутска, из России, корабли, вернувшиеся из далеких краев, и часто с богатым промыслом. Не раз сходили с этих кораблей на здешнюю землю невиданные доселе «дикие американцы» — гордые индейцы в плащах из лосиных шкур, алеуты в своих диковинных одеждах. В охотском магистрате скреплялись многотысячные сделки. В бокалах пенилось шампанское вдовы Клико, хотя цена на него была здесь поистине астрономической. Ни днем, ни ночью не стихал шум в охотских кабаках…