Хранит этот город и тайны: не обманывало все-таки первое впечатление. Свидетелем каких только событий он не был!
Как-то невольно представилось мне происходившее здесь в 1727 году, два с половиной столетия назад, когда только еще собиралась в путь Первая Камчатская экспедиция. «Нынешней зимою, — писал тогда в своем рапорте в Адмиралтейств-коллегию капитан Беринг (командором он станет позже), — здесь великие снега и жестокие морозы и пурги, и сказывают здешние жители, которые живут здесь больше 20 лет, что не помнят такой жестокой зимы».
Десяток изб, без всякого порядка разбросанных внутри острога и утопающих в сугробах, уже не вмещают определенных сюда на постой солдат, матросов, мастеровых. А новые партии людей все подходят. Из тех самых распадков, что видишь с улицы современного Охотска, тянутся обозы нарт, запряженных людьми, бредут люди, изнуренные тяжелой дорогой, закутанные кто во что, с почерневшими, обмороженными лицами…
Звонкий скрип шагов на мерзлом снегу, собачий лай и визг, хриплые человеческие крики, стук топоров, слова команд, подчас с иностранным акцентом. Притихшие и попрятавшиеся обыватели («от эдаких гостей не жди барыша!»)…
Летом того же года на засыпанной щепой косе выросли первые постройки, обозначились контуры будущего порта и города. В июне здесь торжественно спустили на воду «Фортуну», и капитан жаловал корабелов вином. Было это судно лишь одномачтовым шитиком, но первенцем среди кораблей, построенных в Охотске. А в августе на двух судах Первая Камчатская экспедиция покидала порт. Буднично, обычно катилась в тот день по мелям серая холодная волна, как всегда, хрипло кричали чайки….
В 1737 году Беринг снова в Охотске — снаряжает Вторую Камчатскую экспедицию. Стояли здесь тогда, как пишет Степан Крашенинников, автор «Описания земли Камчатки» и первый исследователь этого полуострова, «часовня во имя Спаса всемилостивого, канцелярия, дом управляющего, пять частных домов и строения морской команды — четыре дома, шесть изб, и две казармы. Кроме того, возводилось много новых построек».
Лето, зиму и еще лето шли сборы: строились корабли, подтягивались обозы со снаряжением и провиантом. Лишь в сентябре пакетботам «Св. Петр» и «Св. Павел» удалось выйти в свое знаменитое плавание к американским берегам. «Св. Петр» возвратился в Охотск лишь через четыре года, а «Св. Павел» — на год позже (но не тот, что вышел в плавание, а новый, собранный из остатков прежнего). Многим морякам, да и самому командору, так и не суждено было вернуться…
Представился мне и другой Охотск — последней четверти XVIII века. Город расстроился. Кроме крепости, обнесенной палисадом, складов и казарм, поставленных еще при Беринге, выросло в нем несколько улиц, деревянная церковь, магистрат с городским гербом на фасаде: изображением двух якорей и морского штандарта. Над обывательскими домишками вознесся просторный дом всесильного совестного судьи, коллежского асессора Коха, сумевшего подчинить себе даже самого коменданта. «В небе бог, а в Охотске Кох» — возможно, сам Готлиб Иванович и сочинил эту ходкую поговорку и уж во всяком случае не считал ее для себя обидной.
Не легче прежней была здесь жизнь. Все так же царил в городе неистребимый рыбный дух, и завываниям метели вторил все тот же вой десятков, а то и сотен упряжных собак. Но потянулся народ в Охотск, далеко разнеслась молва, будто каждый находит здесь свою долю. Заманил он и удалого купеческого сына Гришату Шелихова. Впервые попал тот сюда в 1774 году, и, хотя сам город никогда не был ему мил, связала их судьба до самой смерти. Всего лишь приказчиком сибирских купцов-богатеев пришел Шелихов в Охотск, а покидал город в последний раз человеком, известным во всей империи, «Колумбом росским», государственным мужем.
Где-то здесь жил на покое известный передовщик Никифор Трапезников. Бывал он и на Алеутских островах, и на самой «матерой» американской земле, а хозяйство его вела вдовая внучка Наталья. Хорошо знал Григорий тот дом! Ведь там разбередили его душу рассказы старика о заморских землях, там сведался он и с красавицей Натальей. Там же благословил их дед, а вскоре сыграли свадьбу.
Здесь же, в устье Урака, строил Шелихов свои корабли и в 1782 году повел их к американским берегам. А через три года он снова в Охотске, где есть у него уже и дом, и свои амбары.
В 1789 году в городском магистрате был скреплен договор с македонским греком Евстратом Деларовым, которого назначил Шелихов правителем острова Кадьяк и «матерой» американской земли. А до этого, уединяясь дома от суеты, не один вечер обдумывал и сочинял Григорий Иванович свои наставления будущему правителю. Конечно, не забывал он в них о собственной пользе, но еще дороже были ему интересы России. И проникнуты ими все параграфы наставлений, даже такой, казалось бы, второстепенный: «Для приплоду увезти в Америку из Иркутска две пары собак злобных и две пары кроликов, а из Охотска годовалых две пары с бычками телочек да пару свиней и пару коз, которых стараться там расплодить, с наблюдением экономии, посеяв хлеба и огородных плодов. Посланные семена… стараться непременно размножить, что послужит в честь вашего ревностного на будущая времена к отечеству усердия».
В той же горнице охотского дома писал он потом Деларову длинные письма. Чего только там не было — вплоть до советов, как учить кадьякских школьников: «Грамоте, петь и арихметике учить более мальчиков пожалуйте старайтесь, чтоб со временем были из них мореходы и добрыя матрозы; также мастерством разным учить их надобно, особливо плотничеству… Книг учебных, горных, морских и протчих множество к вам пришлю. Кто учитца хорошо, тем гостинца пришлю на судне».
Здесь, на охотском берегу зрели в его голове дерзкие планы дальних вояжей. И не был ли причиной тому здешний охотский ветер? Не он ли будоражил «Колумба росского», донося временами из-за моря таинственные пряные запахи?
Помнит тот Охотск и Александра Андреевича Баранова, его сутулую фигуру, тяжелую поступь, суровый взгляд. Хотя жил Баранов по-холостяцки, замкнуто, был он здесь человеком известным, а слово барановское считалось надежнее иного документа. И все равно, не полагаясь на молву, наверное, долго присматривался к нему Шелихов, прежде чем заключил с ним договор, скрепленный в городском магистрате 15 августа 1790 года: «Мы, нижеподписавшиеся, рылъский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольский купец, иркутский гость Александр Андреев сын Баранов постановили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо-Восточной компании тамо расположенной…»
Последний раз был Шелихов в Охотске в 1794 году, за год до своей смерти. Приезжал сюда Григорий Иванович, чтобы по-хозяйски снарядить корабли, отправить с ними в Америку и людей — промышленников, мастеровых, хлебопашцев, и грузы — инструменты, съестные припасы, книги…
…Хрустела эта прибрежная галька и под ногами капитана российского флота Гавриила Сарычева, и первого исследователя недр Аляски Дмитрия Тарханова, и священника Вениаминова (которого будут называть потом апостолом Аляски), и путешественника Лаврентия Загоскина. Неважно, коротким или долгим было их знакомство с Охотском, но этот город, несомненно, оставил свой след в жизни каждого из них.
Охотск жил полнокровной, богатой событиями жизнью до самой середины прошлого столетия. А когда по высочайшему повелению главным русским портом на Тихом океане стал Петропавловск-Камчатский, а потом Николаевск-на-Амуре, когда поднялись Благовещенск, Хабаровск, Владивосток и наладилось сообщение с ними — Охотск зачах. Все меньше кораблей вставало на его рейде. Без ухода, от сырости, от штормов быстро ветшали городские постройки. Зарастал и становился все менее проходимым Охотский тракт.
Но дело не только в появлении новых городов. Судьбы Охотска и Русской Америки оказались тесно связанными. Он был началом, опорой моста, что тянулся через океан, с материка на материк. Правительство России продало Аляску Америке — и это разрушило мост, осталась его опора на сибирском берегу никому не нужной. Только в наши дни вновь пришел расцвет к этому городу, на рейде его опять теснятся корабли. Но это уже тема другого рассказа…