Европейцы переняли и традиционный покрой эскимосской одежды и обуви и даже их названия. Ведь «парка» (теплая куртка), «камики», «муклуки» (теплые сапоги) — а их носит зимой большинство «белых» аляскинцев — все это слова, пришедшие из юпика, языка эскимосов запада Аляски. Европейцы оценили эскимосский тип саней и собачьей упряжи. Нередко они пользуются «улу» — женскими эскимосскими ножами, формой и величиной похожими на сечки, которыми в русских деревнях рубят капусту («русские американцы» называли такой нож пеколкой). А когда на Аляске вслед за южными штатами особенно обострился энергетический кризис, взлетели цены на керосин и электричество — в магазинах появились даже керамические жирники (светильники), сделанные с применением современной технологии, но по испытанным эскимосским образцам. Наконец вся совокупность эскимосской тактики — защиты от морозов и пурги, охоты, передвижения по заснеженной суше и морским льдам, — не она ли открыла европейцам доступ в высокие широты и сделала возможным достижение полюсов планеты?
Аляскинские эскимосы сохранили традиционный образ жизни в большей степени, чем другие коренные жители штата. Ножи, топоры, ружья (эти товары эскимосы получали в обмен на пушнину и моржовые бивни от русских торговцев) стали входить в их обиход еще в середине XVIII века. Однако до продажи Аляски Соединенным Штатам эскимосы, как и их предки, занимались добычей морского зверя, охотой (особенно на северных оленей), рыболовством, а основным оружием охотников оставались лук и копье.
Заметные перемены в их жизни начались во второй половине прошлого столетия, когда в прибрежных водах Аляски стали появляться американские китобойные корабли. Китобои не только промышляли у этих берегов, но часто оставались на зимовку и даже основывали здесь постоянные китобойные станции. Количество «белых» зимовщиков на земле нунамиутов (северных эскимосов) достигало в отдельные годы десяти с лишним тысяч человек. Они нуждались в еде, теплой одежде и охотно, конечно по дешевке, покупали у окрестных жителей оленину и рыбу, меховые камики и парки, нанимали эскимосов в матросы.
Нунамиуты приобретали у китобоев ружья и благодаря этому добывали больше дичи, запасы которой при этом быстро таяли. Получался как бы замкнутый круг. Аборигены, прежде жившие охотой на оленей, оставались теперь без средств к существованию и, чтобы как-то прокормиться, переселялись на побережье, в окрестности китобойных станций и зимовок. Впрочем, голод подстерегал их и здесь, а приобщение к цивилизации оборачивалось для них пагубной привычкой к алкоголю и знакомством со страшными болезнями «белых» людей. Правда, немногим нунамиутам удавалось не только прокормить при китобоях себя и свою семью, но даже разбогатеть. Они обзаводились деревянными вельботами, гарпунными ружьями, заводили торговлю, нанимали матросами своих земляков. Но для самих эскимосов местный капитан или торговец оказывался нисколько не лучше, не добрее «белого».
Тяжела была участь аляскинских эскимосов в годы расцвета китобойного промысла. Но когда в начале XX века в связи с истреблением китов этот промысел Прекратился, эскимосов ждала еще большая беда. Они уже привыкли к хлебу и консервам, кофе и табаку. Охотники забыли, как пользоваться луком и копьем. А где было взять теперь патроны к ружьям? Нунамиуты стали катастрофически быстро вымирать…
В первой половине нашего столетия аляскинским Эскимосам довелось пережить подъем и крах оленеводства, затем пушного промысла. И теперь, так же как здешние индейцы и алеуты, они словно стоят на перепутье, вновь и вновь задумываются над тем, как жить дальше, переносятся мыслью за Берингов пролив, все пристальнее интересуются жизнью своих далеких родственников — местных коренных жителей Сибири, даже шлют туда своих «ходоков».
За пределами Северной Америки и Гренландии эскимосскую речь можно услышать в поселках Восточной Чукотки — в Наукане, Чаплине, Сирениках, Провидения. В 1926 году вместе с Г. А. Ушаковым несколько эскимосских семей переселилось на остров Врангеля и настолько сроднилось с ним, что нынешние островитяне не раз уверяли меня, будто живут на этом острове уже тысячи лет. Но вообще численность живущих в СССР эскимосов невелика — чуть больше тысячи.
В 1931 году в поселке Чаплино возник первый в СССР эскимосский колхоз «Новая жизнь», а через несколько лет далеко за пределами Чукотки прославился сиреникский колхоз «Ударник». Успех его был обусловлен сочетанием морского зверобойного промысла и нового для советских эскимосов дела — оленеводства.
Сухопутный мост через Берингов пролив существовал не так уж и долго, но какую значительную роль он сыграл в истории Америки!
Первые встречи
С чего же все начиналось? Как выглядели первые шаги европейцев, а точнее, русских людей по Аляске? Кто были они и какими застали местных обитателей? Эти вопросы рождались невольно, особенно когда приходилось попадать в те места «Большой страны», которые были в первую очередь посещены нашими земляками. А выглядели эти встречи довольно просто и обыденно.
Был Ильин день, 20 июля (старого стиля) 1741 года. Уже вечерело, когда пакетбот «Св. Петр» отдал якорь у неизвестного доселе острова. По традиции остров получил имя Св. Ильи. За ним лежала обширная земля, на горизонте виднелись покрытые снегом горные вершины. Доносились давно забытые моряками острые запахи земли, леса, в воздухе кружились стаи птиц…
Так свершилось великое географическое открытие. Была достигнута северо-западная часть Америки.
Командир судна Витус Беринг распорядился отправить на остров судовые шлюпки: лангбот под началом флотского мастера Софрона Хитрова — для сыскания более удобной якорной стоянки и малый ялбот — за пресной водой. На ялботе кроме других моряков съехали на берег натуралист экспедиции адъюнкт Георг Стеллер и посланный ему в помощь казак Фома Лепехин.
Пройдя с версту, Стелл ер со спутником увидели следы людей: под деревом лежал выдолбленный, похожий на корыто ствол, в котором местные жители еще два-три часа назад варили мясо, положив в воду раскаленные камни («как это прежде делали и камчадалы за отсутствием котлов и горшков», — отмечал натуралист). Тут же лежали полуобгоревшие кости, по внешнему виду и величине, казалось, принадлежавшие северному оленю.
Лежали здесь и остатки юколы — вяленой рыбы, «которая на Камчатке употребляется вместо хлеба», а также много крупных створок моллюсков — гребешков и мидий, видимо, употребляемых в пищу по камчадальскому обычаю сырыми. В некоторых створках оказалась заготовленная на камчадальский манер съедобная «сладкая трава». Виднелось кострище, а рядом натуралист нашел деревянное огниво, похожее на то, что было в ходу у камчадалов, — сухую плоскую дощечку с отверстиями и круглую, также сухую, палочку. Лежал здесь и трут — побелевший на солнце мох. Как можно было заметить по срубленным деревьям, «американцы» владели лишь костяными либо каменными топорами.
Миновав еще версты три, путешественники попали в густой лес. Здесь со многих деревьев недавно была содрана кора — верный признак того, что поблизости находится человеческое жилье. Действительно, вскоре удалось найти землянку или погреб. Сверху ее прикрывала скошенная трава. Под травой лежали камни, а уже под камнями, на перекладинах из жердей — древесная кора, покрывавшая продолговатую яму сажени в три длиной, в две — шириной и глубиной. В землянке оказались лукошки из древесной коры высотой аршина в полтора, наполненные копченой рыбой; в «Охотске, по-тунгусски, она называется неркой, а на Камчатке — красной». Были здесь и запас сладкой травы, «приготовленной очень чисто, а по вкусу далеко превосходившей камчатскую», и очищенная от луба трава, похожая на крапиву, возможно, предназначенная для плетения рыбачьих сетей, и высушенная, свернутая в трубку заболонь хвойного дерева (на Камчатке, да и во многих местах Сибири и России, ее измельчали и подмешивали в муку, а то даже из нее одной пекли и хлеб, и лепешки).