Не случайно у прибрежных эскимосов существуют различные названия для старых и молодых моржей, для самцов и самок: каждая из этих групп животных имела свое, вполне определенное назначение в хозяйстве. Старого самца чукотские эскимосы называют «антохпак», аляскинские эскимосы — «антохнак», или «антохкапийок» («старик с плавучей льдины»). Шкуры таких животных очень толстые, морщинистые, с многочисленными рубцами и шрамами и вообще не поддаются обработке. Не особенно ценится и их мясо, очень грубое и жесткое. Старая самка («ангасалик», или «ангрук», по-эскимосски) дает хотя и толстую, но большую шкуру, пригодную для постройки умиака. Мясо ее тоже жесткое, однако немного нежнее, чем у старого самца. Шкура молодого, но уже подросшего самца, которого эскимосы называют «ункавак» или «ункоблук», идет на изготовление ремней. Мясо его, так же как и у молодой подросшей самки (по-эскимосски «айвук»), неплохое на вкус и довольно нежное. Из шкуры совсем маленького детеныша, который по-эскимосски называется «кассекак» («крикун»), или «иззаквук» («большой ласт»), делаются подошвы для обуви. Мясо его наиболее нежно.
Разные названия даются моржам даже в зависимости от того, где они находятся: моржа, плывущего в воде, эскимосы называют «айвок», лежащего на льдине — «унавок», лежащего на берегу — «укхток».
Моржи — стадные животные и придерживаются морских мелководий (они питаются донными моллюсками). Большинство их совершает регулярные кочевки — весной на север (на Аляске — вплоть до мыса Барроу), осенью — на юг, до Бристольского залива Берингова моря. У них есть излюбленные места на суше, где звери летом образуют залежки, спят и линяют.
Умиаки делают на Аляске и сейчас. Их нередко можно увидеть лежащими вверх дном на специальных подставках в прибрежных поселках — Шишмареве, Теллере, Гамбелле. На них выходят в море, и для постройки умиаков, как и в старину, используются моржовые шкуры. В тех же прибрежных деревнях можно увидеть, как эскимоски «раскалывают» эти шкуры, терпеливо расслаивают их ножами, чтобы сделать тоньше и легче. Мясо моржей по-прежнему в чести, а бивни подчас единственный товар, который можно продать в ближайшей лавке, и там же купить на вырученные деньги табаку, кофе, муки, сахара.
Зверобои подкарауливают исполинов у разводий и лунок, через которые животные дышат. Добывают их на береговых лежбищах, а чаще на воде или на плавучих льдах. Охотники подходят к стаду на умиаках либо на вельботах, стреляют в плывущего моржа, стараясь лишь ранить его, и тут же вонзают в тушу гарпун. Поплавки из нерпичьих шкур, а то и из железных бочек, прикрепленные к гарпуну, держат добычу на плаву. Впоследствии морж погибает от потери крови или от новых пуль, поплавки же не дают добыче утонуть и пропасть.
Звери, обитающие на Аляске и на Чукотке, относятся к одному и тому же подвиду — тихоокеанским моржам и составляют практически единое стадо. Двести — триста лет назад в нем насчитывались сотни тысяч голов, в середине текущего столетия число их сократилось тысяч до пятидесяти — шестидесяти. Сейчас стадо, хотя и медленно, но возрастает.
На Аляске и на Чукотке добывается ежегодно примерно тысяча животных. На Чукотке такой цифрой оценивается действительная потребность в моржах местных коренных жителей, и только им разрешается эта охота. На Аляске тоже добывают моржей преимущественно эскимосы, однако в «поединках» с исполинами здесь участвуют и охотники-«спортсмены». С одним из них мы оказались «соседями в самолете, летевшем из Анкориджа в Нью-Йорк. Это был бизнесмен из Чикаго, сухощавый подвижный человек лет сорока — пятидесяти. Он увлеченно рассказывал о своих охотничьих поездках в Африку, в Скалистые горы и вот сюда, на остров Св. Лаврентия, о том, какими великолепными тро феями — моржовыми бивнями — он украсит гостиную своего дома. Не без гордости говорил о том, во сколько обошлась ему эта поездка.
Я представил себе, как он выпустил пулю (может быть, в упор) в неподвижную, лежащую на берегу тухну, а потом ходил вокруг нее, ступал по луже крови, фотографировал, ждал, пока гиды-эскимосы вырубят для него бивни. И я не смог понять этого человека, найти спортивное начало в его «поединке»…
Самые крупные города на западе Аляски — Ном и Бетел. В обоих живет примерно по три тысячи человек, в Бетеле даже немного больше. Зато у Нома действительно городской облик. Постройки его сосредоточены на равнинном берегу Берингова моря. В нем прямые, широкие улицы. Бетел же состоит из многих поселков или деревень, разбросанных без какого бы то ни было плана по берегам проток дельты Кускоквима. Чтобы пройти из конца в конец города, в Номе нужно затратить час, а в Бетеле, наверное, целый день. В обоих городах есть магазины, гостиницы, церкви, рестораны, издаются газеты, действуют аэропорты, пестрят вывесками различные конторы. И в Номе и в Бетеле основу населения составляют эскимосы.
Один из магазинов главной улицы Нома — Фронт-стрит специализируется на продаже изделий, которые местные умельцы вырезают из моржовых бивней. При магазине есть небольшой частный музей искусства и быта эскимосов. В магазине и в музее толпится народ, конечно, приезжие, туристы. Похоже даже, что некоторые только ради этого и приезжают в Ном, причем из соображений деловых, коммерческих. Говорят, что эскимосская резьба по кости стоит здесь дешевле, чем где бы то ни было в Соединенных Штатах. Но большинство людей в магазине и у его витрины на улице все-таки не коммерсанты — среди них немало и ценителей искусства. Да и в самом деле, трудно пройти мимо, не остановившись перед этими маленькими чудесами. Удивительно правдиво и точно передают некоторые мастера не только форму и движение, но, кажется, даже настроение своего героя.
Вот, например, белый медведь. Нужно быть не только художником, но и хорошим натуралистом, зорким наблюдателем, чтобы подметить и воплотить в не очень-то податливом материале самое характерное, что есть в этом звере: его уплощенное мускулистое туловище, длинную подвижную шею, широкие ступни — снегоступы и весла. Можно догадаться, что медведь приготовился к прыжку, что это конец его охоты, длившейся, быть может, много часов подряд, что до лежащего на льду тюленя ему остаются теперь уже считанные метры. Поэтому так сужены и без того небольшие глаза зверя, но зато широко распахнуты ноздри, до предела напряжены мышцы собранных вместе ног.
Рядом — морж, тоже излюбленный сюжет эскимосской скульптуры. В нем удивительным образом сочетаются неуклюжесть и какая-то неуловимая грация, ощущается гигантская мощь. Или фигурка охотника с поднятым над головой гарпуном. Она свободно умещается на ладони, а очертания человека к тому же смягчает пышная меховая парка, в которую он одет, и тем не менее догадываешься, как напряжены мышцы его рук и спины, как сосредоточен взгляд, чувствуешь, что пальцы охотника до боли стиснуты на древке гарпуна…
Не сразу и заметишь, что рядом с настоящими произведениями искусства лежат костяные запонки, броши, зажимы для галстуков, ножи для бумаги. В них уже не чувствуется души художника. Это его пасынки, подражание каким-то случайным образцам, изделиям из каких-то других материалов. Но странное дело, этот аляповатый товар тоже покупают.
В магазин вошел пожилой эскимос со свертком под мышкой. Хозяин, оставив покупателей, тут же, мне показалось, даже поспешно, вышел из-за прилавка и повел гостя в свою конторку. Через несколько минут они снова были в торговом зале: эскимос без свертка, хозяин с лотком, уставленным новыми товарами.
— С острова Кинг, — сказал он стоявшим у прилавка. Более пространного пояснения, наверное, и не требовалось. Остров этот, расположенный в Беринговом море, недалеко от Нома, известен своими резчиками по кости, а изделия островных мастеров славятся далеко за пределами Аляски.
Эскимоса с острова Кинг, скорее всего автора проданных фигурок, мне довелось встретить еще раз через несколько часов, когда над Номом уже сгущались сумерки. Островитянин брел по улице, сильно пошатываясь, ссутулившийся, грустный.
Так ли он поначалу рассчитывал провести этот день?!
