Ном — детище «золотой лихорадки» и вырос в начале века необыкновенно стремительно. Говорят, что до сих пор ветер вздымает на его улицах золотую пыль, что здешний воздух даже пропах благородным металлом. Его называют «самым безумным городом» в штате, и считается, что работу здесь найти труднее, чем где бы то ни было на Аляске. Стоимость жизни в Номе на пятьдесят процентов выше, чем в Анкоридже (где в свою очередь она почти на столько же выше, чем в Сиэтле).
На центральных улицах Нома дома ухоженные, наверное, не так давно покрашенные. Ближе к окраинам их сменяют обшарпанные домишки, появляются развалины, может быть, свидетели «золотой лихорадки», зияют захламленные пустыри. В куче мусора на пустыре копается старая эскимоска. Увидев нас, она прерывает раскопки и, что-то бормоча, скрывается за углом. Двое маленьких эскимосов ведут на цепи большую лохматую собаку. Пес очень тощий и, наверное, не без корысти тянется к Вадиму Сергеевичу. Тот протягивает руку, но поводыри с лицами не по-детски хмурыми оттаскивают собаку и переходят с ней на другую сторону улицы. Прислонившись к стене дома, склонив голову на грудь и перегородив ногами тротуар, сидит длинноволосый парень, похоже, пьяный.
Возвращаемся в центр города, на улицы, освещенные фонарями, где прогуливаются пестро одетые туристы, ярко светятся витрины магазинов и салунов. В один из салунов нас заносит людской водоворот. Зал почти полон. Гремит музыка, пляшут пестро одетые пожилые туристки. Душно, от дыма першит в горле.
За нашим столиком, наверное, единственное свободное место. Занять его просит разрешения солидный господин со стаканом виски в руке. Он представляется: «Крог, служащий местной авиакомпании».
— Единственное развлечение у нас в Номе, податься вечером больше некуда, — неспешно замечает он.
— А какая главная достопримечательность города? — спрашиваю я. Мистер Крог думает, вслух выдавливая из себя звук, похожий и на «а-а-а-а», и на «э-э-э-э», и наконец отвечает:
— У нас самый высокий в Америке уровень самоубийств, особенно среди эскимосов.
Как-то не сразу доходит до меня смысл этих слов, а затем будто померкли и без того неяркие лампочки под потолком салуна, резче зазвучали в оркестре фальшивые ноты, показалось неестественным, наигранным окружающее нас веселье.
На полке моего книжного шкафа сидит эскимос-рыбак. Эту фигурку (высота ее сантиметров пятнадцать) не назовешь ни куклой, ни игрушкой. Рыбак сидит у лунки на льду. В руке у него удочка, рядом плетеная сумка для улова и пешня. На нем зеленая камлейка, капюшон которой оторочен росомашьим мехом. На ногах ровдужные камики, на руках — такие же рукавицы. Черты лица, сделанного из кожи, ярко индивидуальны. Рыбак — память об Аляске, об аляскинском городе Бэтеле, о местном городском голове Энди Эдже и его жене Мэри Эдж.
Эджу за пятьдесят. Волосы его тронуты сединой, а сам он выглядит сильно уставшим. Официально пост Эджа называется сити-менеджер, а сфера действия городского головы — дороги и мосты, больницы и школы, электричество и уборка мусора, распределение между бедняками талонов на продукты. Принимал он нас в своем рабочем кабинете. Часто звонил телефон, по делам заходили люди.
Эдж рассказывал о городском хозяйстве и его бедах, о сложных взаимоотношениях города с банками-кредиторами, о том, что Бетелу грозит банкротство, что сам он, чувствуя свою беспомощность, подумывает об отставке. Наш собеседник рассказал и о своей непростой судьбе. Родился Эдж невдалеке отсюда, отец его белый, мать — индианка. Учился в семинарии в Ситке. Мог стать священником, но решил, что, работая в городской управе, будет полезнее землякам (тем более что он знает эскимосский язык). Хозяин расспрашивал нас о том, как организована работа школ и больниц в СССР, особенно на Севере.
— Как бы мне хотелось побывать в вашей стране, увидеть ее своими глазами! — сказал он, когда мы прощались.
Мы улетали неделю спустя. На проводы нашего самолета в аэропорту собралась большая толпа, и в ней было видно немало знакомых. Люди подходили к нам, жали руки. Подошел и Энди Эдж вместе с немолодой, маленького роста эскимоской.
— Моя жена Мэри, — представил он ее. Мэри, улыбаясь, протянула нам с Вадимом Сергеевичем по пакету.
— Возьмите на память о нас, об Аляске. Я так спешила сделать их до вашего отъезда!
— Пускай они полетят в Россию. Может быть, вслед за ними полетим и мы. У нас теперь появилось время, ведь я подал в отставку, — добавил Эдж.
В пакетах оказались фигурки эскимосов-рыбаков.
Красные зори
и десять тысяч дымов
Юго-запад «Большой страны» составляют полуостров Аляска, цепь Алеутских, островов, остров Кадьяк. Это край вулканов. Более двух десятков из них действующие, другие на время затихли. Но их сон обманчив: в любой момент они могут проснуться, начать извергать дым, пепел, лаву.
В начале мая 1796 года обитатели Алеутских островов стали очевидцами редчайшего явления. К северу от острова Умнак родилась новая вулканическая суша — остров Богослов. Сохранились рассказы очевидцев этого события, записанные известным русским мореплавателем О. Е. Коцебу.
Охотники-алеуты, остановившиеся на острове Умнак, вдруг «увидели воздымающийся из моря в нескольких милях от берега на север столб дыма; к вечеру усмотрели они под дымом нечто черное, весьма мало токмо возвышающееся над поверхностью моря; ночью показался в том месте огонь, иногда столь сильный и яркий, что они, находясь в 10 милях оттуда, на своем острове все ясно различать могли. На сем последнем произошло землетрясение, и ужаснейший гул раздался от гор, на юг лежащих. Бедные охотники приведены были в смертный страх; с рождающегося острова летали на них каменья, и они ожидали погибели. С восхождением солнца прекратилось землетрясение, огонь видимо уменьшался, и они ясно видели остров, имевший вид остроконечной черной шапки… Спустя месяц… новый остров, извергавший во все то время огонь, значительно возвысился. С того времени извергал он менее огня, но вместо того дым был сильнее; пространство и вышина острова увеличились, и вид оного часто переменялся. По прошествии четырех лет не видно было более дыма, а через восемь лет, в 1804 г., охотники решились уже оный посетить, ибо заметили, что там находится множество сивучей. Вода около острова была теплая, а земля на самом острову в некоторых местах столь горячая, что не можно было на оную ступить».
Остров Богослов прожил пока еще недолгую, но бурную (может быть, правильнее сказать — сумбурную) жизнь. Из его недр вырываются газы, потоки лавы, летят раскаленные камни. Новоявленную сушу размывают морские волны, разрушают новые извержения, но из-под воды опять поднимается твердь и остров подрастает. Мало того, у него появились даже островки-спутники.
Вошло в историю как одно из самых мощных вулканических проявлений, известных человечеству, и извержение вулкана Катмай на полуострове Аляска. Шестого июня 1912. года раздался чудовищной силы взрыв, и гора — это был спящий вулкан — взлетела в воздух. Горячий пепел выпал на площади поперечником больше ста километров, уничтожив здесь все живое. Много пепла рассеялось тогда в атмосфере, и почти два месяца полыхали над северным полушарием «красные зори», вызванные отражением солнечных лучей от вулканической пыли. Память о катастрофе сохраняет до наших дней и гигантская чаша, образовавшаяся на месте взрыва, и возникшая в ней Долина десяти тысяч дымов (таково ее официальное название). Дымы — это горячие сернистые газы, которые еще струятся из растрескавшейся земли.
Юго-запад Аляски можно назвать также страной туманов, бурь и дождей. Летом здесь прохладно, а зимы стоят мягкие. Именно эта часть Нового Света была открыта, а затем первой из американских земель осваивалась русскими мореплавателями и землепроходцами. Именно отсюда начиналась Русская Америка, и до сих пор на острове Кадьяк и на Алеутских островах можно видеть ее следы.