Население юго-запада Аляски немногочисленно. В прошлом его составляли алеуты. Сейчас их осталось мало, но и приезжих оседает в этих местах немного. Живут здесь преимущественно рыбаки и охотники на морского зверя, краболовы (поскольку именно в этой части Аляски обитают у побережья крупные крабы).
Суша здесь бедна жизнью, а вот о море этого не скажешь. Под берегами то и дело показываются тюленьи головы, спины китов, но первыми бросаются в глаза птицы, причем тоже морские. Да и птичьи базары — гнездовые колонии пернатых на прибрежных скалах — явление здесь тоже типичное, характерное. По-английски их называют «птичьи горы», «птичьи скалы», но мне кажется более удачным и метким старинное поморское их обозначение. В самом деле, суета в воздухе, на воде под берегами, на самих скалах, шум птичьих голосов, слышный больше чем за километр, и заглушающий рокот прибоя, — разве все это не похоже на воскресный базар, на какое-то грандиозное торжище?
Самые обычные жильцы этих птичьих общежитий — кайры. Их здесь два вида. Они величиной с утку и словно одеты во фраки: голова и спина у них черные, а остальная часть тела белая. Кайры селятся на открытых карнизах скал. Гнезд в полном смысле этого слова они не строят, а насиживают свое единственное яйцо по-спартански, на голом камне. Можно добавить, что кайры — птицы шумливые, крики их немного похожи на вороньи и в общем хоре им принадлежат «басовые» партии.
«Тенора», даже «дисканты» в этом хоре — крикливые и подвижные чайки-моевки, которых можно встретить почти на каждом птичьем базаре Алеутских островов или полуострова Аляска. Сразу бросаются в глаза их гнезда, прилепленные подчас к совершенно гладким и отвесным скалам. Кстати, многим новичкам попытки добраться до гнездовий моевок, чтобы собрать их яйца, стоили жизни. Дело в том, что гнезда чаек производят обманчивое впечатление — они кажутся прочными сооружениями, надежными ступеньками. Одна-две такие ступени, бывает, выдерживают тяжесть человека, как бы завлекают его дальше, на более опасный участок, но следующие «ступеньки» внезапно отваливаются, и незадачливый сборщик яиц летит со скалы.
Трудно даже перечислить всех обитателей здешних птичьих базаров. У нор и расщелин, где скрыты их гнезда, можно заметить тихонь-топорков. Главный их отличительный признак — красный плоский, очень высокий клюв, действительно «топорок». А седые косицы, которые спускаются по бокам головы, да и выражение «лица» (оно белое, а все остальное оперение черное) придают им сходство с какими-то угрюмыми старцами. Зато у ипаток, или, как их еще называют, морских попугаев (у них тоже яркий, уплощенный и высокий клюв, и они селятся в укрытиях), «лица» словно бы приветливые, улыбчивые.
Часто гнездятся здесь глупыши, похожие на чаек, но состоящие в близком родстве с альбатросами и буревестниками. Гордецы бакланы (их несколько видов) держатся особняком. Кажется, места потише, поспокойнее ищут и черные краснолапые чистики (американцы зовут их «морскими голубками»), а суетливые малыши-конюги — у них на лбу задорно взъерошенные хохолки, — наоборот, не могут обойтись без общества, без шума. Только в ночные часы можно увидеть у скал порхающих качурок — тоже родичей альбатросов, услышать их негромкое чириканье или щебетание. Весь день они проводят в укрытиях, там, где находятся их гнезда. И на каждом птичьем базаре, как и в каждом пруду, чтобы «карась не дремал», есть своя «щука». Это большие серокрылые чайки.
Хотя жильцы птичьих «общежитий» и выводят птенцов на суше, все-таки они самые настоящие «моряки». Кормятся они только в море, причем их охотничьи участки строго поделены. Чистики, например, охотятся под самыми берегами и добывают здесь донных животных — рыбу, рачков. Кайры тоже хорошие ныряльщики и тоже промышляют рыбу и рачков, но ловят их преимущественно в открытом море, иногда на глубине двадцати — тридцати метров. Хорошие ныряльщики и удачливые рыбаки — бакланы. Конюги тоже могут нырять, но кормятся только мелкими рачками. А вот моевки нырять не могут и облавливают лишь поверхностные слои воды. Зато они лучшие в этом обществе летуны и обладатели самых обширных по площади охотничьих участков.
Естественно, что колонии морских птиц играли большую роль в жизни алеутов. Люди не только кормились мясом и яйцами кайр, топорков, ипаток, но и шили из их шкурок одежду. По свидетельству очевидцев, птичьи парки были в равной мере красивы и удобны, теплы и легки. К. Т. Хлебников, один из директоров Российско-Американской компании и ее историк, писал: «Ничего не может быть удобнее оной в отношении климата и образа их жизни. Сии парки довольно теплы, и как носят их вверх перьями, то дождь обыкновенно стекает и не промачивает мездру, которая к тому же и выделана с жиром и не скоро позволяет впитываться воздушной влажности и мокроте. Ветра также не продувают насквозь шкуры; но соединив парку с кишечной камлеей (рубахой из тюленьих кишок, надеваемой поверх парки), алеут долго в состоянии перенести ветер, холод и мокроту». Словом, птичья парка была для алеута предметом первой необходимости и заменяла ему не только весь гардероб, но даже постель и одеяло.
В наши дни на алеутах уже не увидишь птичьих парок. Не так уж важны в жизни современных островитян мясо и яйца морских птиц. Да и сами птичьи базары во многих местах уменьшились, а то и вовсе прекратили свое существование. Но и сегодня хор птичьих голосов, доносящихся с прибрежных скал Алеутских островов, производит сильное впечатление.
Калана называют также морским бобром (что неправильно, поскольку это не грызун) или морской выдрой (что близко к истине). Обладатель самого ценного в мире меха, он долгое время был тем главным магнитом, что тянул на Аляску русских промышленных людей. А главной вехой в истории самого калана был 1742 год — год возвращения на Камчатку спутников командора Беринга, участников его экспедиции. Сотни каланьих шкур, которые привезли с собой моряки, их рассказы о фантастическом изобилии «бобров» на вновь открытых землях взбудоражили умы и удальцов и толстосумов из Охотска, Иркутска, даже из самой Москвы. И хотя нелегкими были эти плавания, расчет часто оправдывался, суда возвращались с богатым промыслом. Уже первый поход промышленников (его возглавил сержант охотской казачьей команды Емельян Басов) доставил 1200 «бобровых» шкур. А всего таких походов во второй половине XVIII века состоялось около ста. Вслед за русскими в этих водах появились английские, испанские, американские суда. Этих мореходов тоже манили богатые барыши.
Нетрудно догадаться, каким был итог. Каланы на Аляске исчезали. Особенно быстро стало сокращаться их количество после продажи Аляски Соединенным Штатам. До этого Российско-Американская компания ограничивала, а то и вовсе запрещала добычу животных там, где их становилось мало, теперь же исчезли все ограничения. Еще в последнем десятилетии XIX века на Аляске было добыто почти 48 тысяч шкур каланов, но уже в 1900 году — всего 127 шкур (хотя цена на них стремительно возрастала), а в 1910 году — только одна! Эта единственная шкура была продана за 1703 доллара и 33 цента…
В 1911 году Россия, США, Великобритания (частью которой была тогда Канада) и Япония заключили соглашение о полном запрете охоты на каланов и котиков.
«Это все равно что попытка запереть двери конюш-ни, из которой давно уже увели лошадь». — так отзывались о подписанном документе пессимисты. Но оказалось, что немногие звери все-таки уцелели, и за десятилетия охраны каланы стали вновь появляться там, где были когда-то обычны. Всего в Соединенных Штатах, по подсчетам последних лет, обитает их более 40 тысяч, и большая часть — у побережий юго-запада Аляски.
Но прочно ли это благополучие? Море в наши дни все сильнее загрязняется нефтью, а нефтяная пленка губительна для каланов. К тому же с 1967 года в США возобновлен промысел этих животных.