В 1974 году, когда мне пришлось гостить у Лентфе-ров, они жили уже не на Барроу, а в пригороде Анкориджа. Расставаясь с Джеком, я спросил его о планах на ближайшее будущее.
— Готовлю шприцы, получаю новые образцы меток, — ответил он.
Мэри молча развела руками, по-видимому, в знак своего согласия на поездку мужа.
Джек, как человек экзотической профессии (много ли в мире людей, которые «на ты» с белыми медведями?), и раньше был известен в Америке. А в 1975 году, когда случилась история со Снежком и ее опубликовали многие газеты, популярность Лентфера еще больше возросла. История со Снежком такова. Ранней весной эскимосы привезли на Барроу, в Арктическую лабораторию, совсем маленького медвежонка. Малыш, конечно, попал к Лентферу. Ученый решил, что подкидыша (его единодушно назвали Снежком) нужно накормить, а затем попытаться вернуть на волю. Накормить Снежка оказалось нетрудно: ему пришлась по вкусу сгущенка, и он без церемонии расправился с целой банкой. Вернуть малыша на волю было труднее, поскольку решающая роль здесь принадлежала его будущей приемной матери. Чтобы не калечить зверя долгой человеческой опекой и не превращать его в домашнее животное, Джек в ближайший свой вылет во льды стал присматривать подходящую медведицу.
Прошло немало времени, пока нашлось то, что требовалось, — медведица с одним медвежонком (иначе у нее могло бы не хватить молока на подкидыша) того же возраста, что и Снежок, и всего в десятке километров от берега, не так далеко от Барроу. Самолет снизился, Джек выстрелил «летающим шприцем», обездвижил и пометил зверя и сразу же полетел в лабораторию за малышом. Медведица не успела встать на ноги, как Снежок был доставлен на место и выпущен рядом со своим «молочным братом». Джек и пилот улетели не сразу, и велика была их радость, когда медведица стала вылизывать и кормить обоих медвежат.
На следующий день удалось разыскать это семейство во льдах, и ученый окончательно убедился, что приемыш усыновлен.
Случаи успешного возвращения диких зверей в природу не так уж часты. Белого медведя вернуть на волю, во льды, удалось впервые.
Чтобы попасть из поселка Коцебу на мыс Барроу (конечно, самолетом, поскольку других путей сообщения здесь нет), нужно пересечь хребет Брукса. И вот теперь он под нами. Точнее, пока горы Бэрда, юго-западные отроги хребта.
Сначала по склонам гор еще встречаются островки елей, еловое редколесье, а в долинах — заросли высоких ивняков, ольшатники. Но чем дальше к северу, тем реже и ниже лес, ниже кустарники. За рекой Ноатак деревья вовсе не растут. Отсюда начинается горная тундра, та самая, по которой когда-то путешествовали Лоис Крайслер, ее муж Крис и их «домашние» волки.
Лоис Крайслер известна любителям природы многих стран мира, в том числе и у нас, как автор прекрасной книги (в 1966 году она была издана в СССР и в русском переводе называлась «Тропами карибу»). Это было по существу новым открытием Арктики, ее животного мира. Герои Крайслер — птицы и звери арктической Аляски, точнее, западных частей хребта Брукса, проплывающих сейчас под нашим самолетом. Она и посвящает свою книгу «волкам полярной тундры и тем, кто хочет действовать, чтобы спасти им родину и жизнь». Волка с самолета не очень-то и рассмотришь, а вот оленьи тропы (может быть, именно об этих тропах и рассказывает писательница?) кое-где виднеются.
Постепенно приближаются горы Делонга — западные отроги хребта Брукса. Голые каменные россыпи, островерхие скалистые пики… Но и среди россыпей есть луговины, а на них местами белыми точками выделяются дикие бараны. Картина кажется знакомой. Ведь и на востоке Сибири горы не диковина, и там есть россыпи, скалы, бараны (чубук, или толсторог, — так называют сибирского горного барана). Но чего-то все-таки здесь недостает. Чего же? Я всматриваюсь в плывущую под нами панораму. Ну конечно, здесь нет кедрового стланика, того самого, что составляет неотъемлемую часть пейзажа гор Восточной Сибири и чьи сизо-голубые, почти непроходимые дебри привлекают к себе осенью медведя и соболя, кедровку и полевок, короче, всех желающих пощелкать кедровыми орешками.
За горами Делонга как-то сразу, неожиданно, начинаются равнинные тундры, сначала сухие, с серебристыми пятнами лишайников и лентами кустарника по речным долинам, потом заболоченные, с осокой и пушицей. Чем дальше к северу, тем заметнее дыхание осени, тем гуще на зеленом фоне желтые и бурые мазки. Затем вдали показывается море (направо — море Бофорта, налево — Чукотское), а в тундре появляется все больше озер, рек, речных проток. Потом воды уже становится больше, чем суши. И вокруг почти каждого озера оленьи тропы. Нетрудно понять, что под нами пастбища большого стада карибу, как называют в Америке дикого северного оленя.
Когда-то оленей было на Аляске гораздо больше. Еще живы люди, которые могут рассказать, как оленьи стада шли во время своих миграций нескончаемым потоком, по нескольку дней подряд и рога их издали напоминали лес. Старожилы помнят, как, переправляясь через большие реки, например через Юкон, стада оленей заставляли сутками простаивать пароходы, а ниже переправ на пологих речных берегах вырастали метровой толщины валы оленьей шерсти.
Сейчас этого уже не увидишь. Количество оленьих стад и животных в каждом стаде и площади их пастбищ, по-видимому, никогда не были постоянными. Если эти показатели выразить в виде графика, то кривая на нем будет скакать вверх и вниз, напоминая горизонтально лежащую пилу. Так было еще сто лет назад. Позже, когда у эскимосов и индейцев появились огнестрельное оружие и возможность сбывать мясо и шкуры, когда возникла потребность в покупке патронов, табака, кофе, «пила» как бы наклонилась, кривая, хотя и продолжала скакать, но постепенно поползла вниз. Еще в тридцатые годы нашего века на Аляске обитало около миллиона карибу. К началу пятидесятых годов их численность составляла только 160 тысяч. Через десять лет она возросла до 500–600 тысяч, но, по мнению специалистов, дальше следует ожидать только сокращения запасов животных, поскольку надежды на сохранение их пастбищ мало.
Считается, что на Аляске обитает тринадцать самостоятельных стад карибу (некоторые заселяют и часть канадской территории). Самое крупное из них (в нем больше двухсот тысяч животных) — арктическое. Эти олени летом кочуют в равнинных тундрах, доходят до Моря, а зимой поднимаются на склоны хребта Брукса. Значит, это они, их близкие и дальние предки, выбили те тропы, что виднеются теперь внизу под нашим самолетом.
Инару — последняя перед посадкой нашего самолета река. За ней опять заболоченная тундра с большими и малыми озерами, но слева, уже совсем близко, море, До горизонта свободное ото льда, а впереди — кучки домов, отблески каких-то металлических построек, Полоска аэродрома, почти упирающаяся в морское Побережье.
Это мыс Барроу, крайний север Аляски, ее «вершина».
На Аляске, да и вообще в Америке, исторический возраст измеряют другими мерками, чем в Европе или Азии. Хороший пример тому — город Барроу, Его называют старым, хотя официально он существует с 1939 года. Прежде это был поселок, но и его основание относится лишь к 1925 году. Еще раньше здесь, на побережье, было несколько эскимосских поселений, самым большим из которых считался Уткиаквик («высокое место»), состоявший из сорока хижин. Именно таким его застал в 1826 году первый попавший сюда европеец капитан Ф. Бичи. Он же дал название северной оконечности Америки — в честь Джона Барроу, известного английского путешественника и географа.
Теперь на крайнем севере Аляски находятся три населенных пункта: город Барроу, где живет почти три тысячи человек (главным образом эскимосы), севернее, примерно в километре от него, — нечто вроде пригорода или предместья, еще севернее, километрах в шести, на самом мысу, — Лаборатория арктических исследований. В Барроу регулярно летают самолеты аляскинской компании «Виен» (летом — дважды в день). В августе и сентябре, когда море освобождается ото льда, сюда приходят пароходы.