— Дай слово, что утром пойдешь в колледж и перестанешь сумасбродничать.
Лицо ее ничего не выражало. Маленький ротик был неподвижен.
— Хорошо, — сказала она.
В тот же вечер, когда они ложились спать, мистер Эймс с напускной убежденностью сказал жене:
— Вот видишь, оказывается, с ней надо быть построже. Мы, наверно, слишком ей потакали. Но она ведь всегда так хорошо себя вела. Просто, думаю, на минутку забыла, кто в доме хозяин. Немного строгости еще никому не вредило. — Он сам был бы рад верить в то, о чем говорил с такой уверенностью.
А наутро Кэти пропала. Ее соломенная дорожная корзинка и ее лучшие платья исчезли. Кровать стояла аккуратно застеленная. Комната Кэти была безликой — ничто не наводило на мысль, что в этих стенах много лет жила девочка. Ни картинок, ни милых памятных пустяков — ничего из того обычного хлама, что сопровождает жизнь любого ребенка. В куклы она не играла никогда. Личность Кэти не оставила отпечатка на ее комнате.
Мистер Эймс был по-своему далеко не глуп. Он нахлобучил фетровый котелок и поспешил на станцию. Да, начальник станции был уверен, что не ошибается. Кэти уехала первым утренним поездом. Билет купила до Бостона. Он помог мистеру Эймсу составить телеграмму в бостонскую полицию. Мистер Эймс купил билет туда и обратно и успел на поезд, отходивший в Бостон в 9.50. В критические минуты он вел себя как мужчина.
Тот вечер миссис Эймс просидела на кухне, закрыв дверь в коридор. Она была бледна как полотно и, чтобы справиться с колотившей ее дрожью, крепко держалась обеими руками за стол. Но и сквозь закрытую дверь ей было слышно все: сначала доносились только звуки ударов, а потом раздались и крики.
С кнутом мистер Эймс управлялся неумело, потому что еще ни разу никого не порол. Он хлестнул Кэти по ногам, но она не шелохнулась и продолжала молча смотреть на него спокойными холодными глазами — тогда он обозлился. Первые удары были осторожными, несмелыми, она даже не заплакала, и тогда он начал вовсю охаживать ее по бокам и по плечам. Кнут лизал и кусал ее тело. От ярости мистер Эймс часто промахивался, а иногда подступал к Кэти слишком близко, и кнут сворачивался вокруг нее в кольцо.
Соображала Кэти быстро. Зная своего отца, она раскусила его состояние и как только поняла, что от нее требуется, принялась визжать, извиваться, плакать, умолять и тотчас с удовлетворением почувствовала, как удары слабеют.
Картина творимых им страданий и крики Кэти напугали мистера Эймса. Он опустил кнут. Кэти, всхлипывая, повалилась на кровать. Если бы мистер Эймс хорошенько пригляделся, то не увидел бы в глазах дочери ни слезинки, более того, он заметил бы, что шея у нее напряжена, а на скулах, высоко, у самых висков, набухли в закаменели желваки.
Ну будешь еще из дому убегать? — сказал он.
— Нет! Не буду. Простите меня! — Кэти перевернулась на живот, чтобы отец не видел, какое у нее ледяное лицо.
— Не забывай, ты здесь никто и ничто! И как тебе жить, решаю я. Запомнила?
У Кэти перехватило голос:
— Да, запомнила. — И не проронив ни слезы, она издала сдавленный стон.
В кухне миссис Эймс ломала руки. Муж легонько коснулся ее плеча.
— У меня ведь тоже сердце кровью обливалось, сказал он. — Но иначе было нельзя. Ей, думаю, только на пользу. По-моему, она уже исправилась. Видать, слишком мы ее избаловали. Вот и выросла упрямой. Видать, наша в том вина. ..
Хотя жена сама потребовала выпороть Кэти, хотя она сама вынудила его взять кнут, он понимал, что теперь она его за это ненавидит. И душой его овладело отчаяние.
Все, казалось бы, подтверждало, что порка и впрямь пошла Кэти на пользу. Как выразился мистер Эймс, ее это вроде бы образумило. Кэти и прежде слушалась родителей, но теперь она стала не только послушной, но и заботливой дочерью. Она помогала матери на кухне — и без конца предлагала свои услуги, даже когда в том не было нужды. Она начала вязать для матери шерстяной платок, такой широкий и затейливый, что работа должна была занять несколько месяцев.
— У нее удивительно тонкий вкус, — рассказывала миссис Эймс соседкам. — И ведь какие цвета подобрала — красновато-коричневый с желтым!. Уже первые три клетки вывязала.
Для отца у Кэти всегда была наготове улыбка. Когда он возвращался с работы, она вешала его шляпу на крючок и пододвигала кресло ближе, к лампе, чтобы отцу было удобнее читать.
Даже в колледже Кэти нынче стала другая. Она всегда была примерной ученицей и теперь всерьез продумывала свое будущее. В разговоре с директором она спросила, нельзя ли ей сдать выпускные экзамены на год раньше. Директор ознакомился с результатами ее контрольных и пришел к выводу, что у Кэти есть шанс получить учительский диплом досрочно. Он лично посетил мистера Эймса в мастерской, чтобы обсудить с ним намерения его дочери.