Несколько человек вспомнили, что рано утром, еще до рассвета, слышали, как что-то грохнуло. Записки Джеймс Гру не оставил. Почему он покончил с собой, не понимал никто.
Первым побуждением мистера Эймса было пойти в полицию и рассказать о ночном визите. Но потом он подумал «A какой смысл? Если бы я что-то знал, тогда другое дело. Но я ни ничего не знаю». Ему стало муторно. Он снова твердил себе, что он тут ни при чем. «Разве я сумел бы его остановить»? Я ведь даже знаю, чего он хотел «. Он чувствовал себя виноватым и несчастным.
За ужином жена только и говорила, об этом самоубийстве и мистер Эймс потерял всякий аппетит. Кэти сидела молча, но она всегда была молчалива. Ела она изящно, откусывала маленькие кусочки и часто. прикладывала к губам салфетку.
Миссис Эймс, нескупясь на детали, пересказывала все, что ей было известно про труп и про ружье.
— Кстати, я хотела тебя спросить, — вдруг сказала она. — Тот пьяный, что стучался к нам ночью… это случаем был не Джеймс Гру?
— Нет, — быстро ответил мистер Эймс.
— Ты уверен? Может быть, ты в темноте не разглядел?
— Я вышел со свечкой, — резко возразил мистер Эймс. — Он был даже не похож на Гру; у него была длинная борода.
— Пожалуйста, не огрызайся, — обиделась жена. Нельзя уж и спросить.
Кэти вытерла рот, положила салфетку на колени: и сидела улыбаясь.
Миссис Эймс повернулась к дочери:
— Кэти, ты ведь его видела в колледже каждый день. Тебе не показалось, что последнее время он ходил какой то грустный? Ты не замечала за ним чего-нибудь такого, что могло бы?
Кэти опустила глаза в тарелку, потом снова их подняла.
— Мне казалось, он заболел, — сказала она. — Да, вид у него был и впрямь скверный. У нас сегодня все как раз об этом говорили. А кто-то — не помню, кто; — сказал еще, что у мистера Гру были какие-то неприятности в Бостоне. Мы все очень любили мистера Гру. — И она изящно промокнула губы салфеткой.
В этом и заключался метод Кэти. Уже на следующий день весь город знал, что у Джеймса Гру были неприятности в Бостоне, а о том, что эту версию подбросила Кэти, никто и не догадывался. Даже миссис Эймс, и та позабыла, кто первым упомянул про Бостон.
Вскоре после того, как Кэти исполнилось шестнадцать лет, ее словно подменили. Однажды утром, она не поднялась в обычное время, хотя должна была идти в колледж. Мать вошла в ее комнату и увидела, что Кэти лежит в постели и смотрит в потолок.
— Вставай скорее, а то опоздаешь. Уже почти девять.
— Я никуда не пойду. — Голос ее звучал равнодушно.
— Ты что, заболела?
— Нет.
— Тогда быстрее вставай.
— Я никуда не пойду.
— Значит, все-таки заболела. Ты ведь никогда не пропускаешь уроки.
— В колледж я не пойду, — спокойно сказала Кэти. Я вообще туда ходить не собираюсь. От изумления миссис Эймс разинула рот.
— Это как же понимать?
— Я туда никогда больше не пойду. — Кэти продолжала смотреть в потолок.
— Еще поглядим, что на это скажет отец! Столько трудов вложили, столько денег… через два года уже диплом должна получить!.. — Тут миссис Эймс подошла ближе и тихо спросила: — Может, ты замуж собралась?
— Нет.
— А что за книгу ты прячешь?
— Я не прячу. На, смотри!
— «Алиса в стране чудес». Вот так раз! Ты ведь уже большая.
— Зато я могу стать такой маленькой, что ты меня даже не увидишь,сказала Кэти. — Господь с тобой, о чем ты? — И никто меня не найдет. Мать рассердилась:
— Что за глупые фантазии! О чем ты думаешь, не понимаю! А что, позвольте спросить, ваше величество намерено делать дальше?
— Еще не знаю, — сказала Кэти. — Наверно, куда-нибудь уеду.
— Ишь ты, размечталась! Лежи-ка лучше и помалкивай. Вот вернется отец, он найдет, что тебе сказать.
Кэти медленно, очень медленно, повернула голову и посмотрела на мать. Взгляд ее был пустой и холодный. Миссис Эймс вдруг стало страшно. Она осторожно вышла из комнаты и закрыла дверь. В кухне она опустилась на стул, сложила руки на коленях и уставилась в окно на ветшающий сарай.
Дочь стала ей чужой. Миссис Эймс, как рано или поздно случается почти со всеми родителями, чувствовала, что теряет власть, что поводья, вложенные ей в руки, дабы направлять и сдерживать Кэти, выскальзывают из пальцев. Она не знала, что у нее никогда не было власти над Кэти. Она была для дочери лишь орудием, которое та использовала в своих интересах. Немного подумав, миссис Эймс надела шляпку и пошла в кожевенную мастерскую. Ей не хотелось говорить с мужем дома.
Далеко за полдень Кэти наконец неохотно поднялась с постели и уселась перед зеркалом.
В тот вечер мистер Эймс скрепя сердце прочел дочери долгую нотацию. Он говорил о дочернем долге, о ее обязанностях, о том, что она должна любить родителей. Он уже завершал свою речь, когда понял, что дочь не слушает. Это его рассердило, и он пустил в ход угрозы. Он заявил, что, пока она ребенок, право распоряжаться ее судьбой предоставлено ему Богом, а государство закрепило это естественное родительское право соответствующими законами. Теперь она слушала внимательно. Она смотрела на него не отрываясь. На губах у нее играла легкая улыбка, но глаза, казалось, не моргали. Наконец, не выдержав, он отвел взгляд и оттого разъярился еще больше. Он велел ей прекратить глупости. И туманно пригрозил выпороть, если она его ослушается. Но закончил робко:
— Дай слово, что утром пойдешь в колледж и перестанешь сумасбродничать.
Лицо ее ничего не выражало. Маленький ротик был неподвижен.
— Хорошо, — сказала она.
В тот же вечер, когда они ложились спать, мистер Эймс с напускной убежденностью сказал жене:
— Вот видишь, оказывается, с ней надо быть построже. Мы, наверно, слишком ей потакали. Но она ведь всегда так хорошо себя вела. Просто, думаю, на минутку забыла, кто в доме хозяин. Немного строгости еще никому не вредило. — Он сам был бы рад верить в то, о чем говорил с такой уверенностью.
А наутро Кэти пропала. Ее соломенная дорожная корзинка и ее лучшие платья исчезли. Кровать стояла аккуратно застеленная. Комната Кэти была безликой — ничто не наводило па мысль, что в этих стенах много лет жила девочка. Ни картинок, ни милых памятных пустяков — ничего из того обычного хлама, что сопровождает жизнь любого ребенка. В куклы она не играла никогда. Личность Кати не оставила отпечатка на ее комнате.
Мистер Эймс был по-своему далеко не глуп. Он нахлобучил фетровый котелок и поспешил на станцию. Да, начальник станции был уверен, что не ошибается. Кэти уехала первым утренним посадом. Билет купила до Бостона. Он помог мистеру Эймсу составить телеграмму в бостонскую полицию. Мистер Эймс купил билет туда и обратно и успел на поезд, отходивший в Бостон в 9.50. В критические минуты он вел себя как мужчина.
Тот вечер миссис Эймс просидела на кухне, закрыв дверь в коридор. Она была бледна как полотно и, чтобы справиться с колотившей ее дрожью, крепко держалась обеими руками за стол. Но и сквозь закрытую дверь ей было слышно все: сначала доносились только звуки ударов, а потом раздались и крики.
С кнутом мистер Эймс управлялся неумело, потому что езде ни разу никого не порол. Он хлестнул Кати по ногам, но она не шелохнулась и продолжала молча смотреть на него спокойными холодными глазами — тогда он обозлился. Первые удары были осторожными, несмелыми, она даже не заплакала, и тогда он начал вовсю охаживать ее по бокам и по плечам. Кнут лизал и кусал ее тело. От ярости мистер Эймс часто промахивался, а иногда подступал к Кати слишком близко, и кнут сворачивался вокруг нее в кольцо.
Соображала Кати быстро. Зная своего отца, она раскусила его состояние и как только поняла, что от нее требуется, принялась визжать, извиваться, плакать, умолять и тотчас с удовлетворением почувствовала, как удары слабеют.