Карл облизнул губы. Он сидел мертвенно-белый, словно из него выпустили кровь, словно вместе с кровью он лишился всех сил, всей своей ярости.
— Отец оставил завещание. Наследство он разделил поровну между мной и тобой, — без всякого выражения проговорил он. Адам рассмеялся.
— Что ж, вот и будем жить на ферме. Думаю, с голоду не помрем.
— После него осталось больше ста тысяч долларов, продолжал все тот же бесцветный, скучный голос.
— Ты спятил. Сто долларов — это еще можно поверить. Откуда бы у него взялось столько денег?
— Я не оговорился. Жалованье в СВР у него было сто тридцать пять долларов в месяц. За жилье и еду он платил сам. Когда он разъезжал, ему выдавали на дорожные расходы по пять центов за милю пути и еще отдельно на гостиницу.
— Может быть, эти деньги были у него с самого начала, а мы просто не знали.
— Нет. Когда он начинал, у него не было ничего.
— Тогда что нам мешает написать в СВР и спросить? Там кто-нибудь да знает.
— Я бы не стал рисковать.
— Погоди! Не пори горячку. В конце концов он мог играть на бирже. Так очень многие богатеют. У него были большие связи. Может быть, ему повезло. Вспомни, как было во время золотой лихорадки — тогда многие вернулись из Калифорнии богачами.
На лице у Карла была скорбь. Он перешел почти на шепот, и Адаму пришлось перегнуться через стол. Без всякого выражения, словно читая сводку. Карл говорил:
— В армию отец ушел в июне 1862 года. Три месяца проходил подготовку, здесь же, в нашем штате. Это, считай, сентябрь. Потом его часть послали на юг. Двенадцатого октября он был ранен в ногу и отправлен в госпиталь. Домой вернулся в январе. — Не понимаю, при чем здесь это?
— Он не сражался в Чанселорвилле, — падали с губ Карла вялые, тусклые слова. — И не воевал он ни в Геттисберге, ни в Уилдернессе, ни в Ричмонде, ни в Аппоматоксе.
— Откуда ты знаешь?
— Из его послужного списка. Мне его переслали вместе с остальными документами.
Адам глубоко вздохнул. Сердце его колотилось от радости, бушевавшей в груди, как море. Он покачал головой, будто не мог поверить.
— Как ему удалось всех обмануть? Как, черт возьми, ему это удалось? — говорил Карл. — И ведь все верили, никто не сомневался. Ты разве сомневался? Или я? Или моя мать? Нет, все верили. И даже в Вашингтоне. Адам встал из-за стола.
— Поесть в доме найдется? Я разогрею.
— Вчера я зарезал курицу. Если подождешь, я зажарю.
— А чего попроще, чтоб по-быстрому?
— Есть окорок, есть яйца.
— Годится, — сказал Адам.
Оставшийся без ответа вопрос мешал им, они обходили его стороной, они через него перешагивали. Их слова безучастно скользили мимо него, но их мысли были прикованы к нему неотрывно. Братьям хотелось поговорить о том, что их мучило, но они не могли. Карл, поставив разогреваться кастрюлю с бобами, жарил свинину и яичницу.
— Я распахал луг, — сказал он. — Занял его под рожь. — Как там земля?
— Теперь неплохая, когда от камней очистил. Эту пакость, — он провел пальцем по лбу, — как раз тогда и заработал: никак не мог один камень сдвинуть.
— Да, ты мне писал, — сказал Адам. — Я не помню, говорил ли тебе, но твои письма мне очень помогали.
— Ты почему-то мало писал мне про свою службу, заметил Карл.
— Да как-то не хотелось обо всем этом думать. Уж больно паскудно было, почти все время.
— Я читал в газетах про те кампании. Ты ведь тоще там воевал?
— Да. Мне тогда не хотелось про это думать. И сейчас не хочется. — Индейцев-то убивал?
— Да, мы убивали индейцев.
— Вот уж, наверно, дрянной народ.
— Наверно.
— Не хочешь — можешь не рассказывать.
— Да, я не хочу об этом говорить.
Они ужинали под свисавшей с потолка керосиновой лампой.
— Никак руки не дойдут колпак на лампе вымыть, а то было бы светлее.
— Я вымою, — сказал Адам. — Все ведь в голове не удержишь, понятно.
— Ты вот вернулся, вдвоем теперь полегче будет. Хочешь, сходим после ужина в салун? — Посмотрим. Пока, думаю, немного дома посижу. — Я тебе в письмах-то не писал, но в салу не у нас… там женщины. Не знаю, как ты насчет этого, а то могли бы с тобой сходить. Их там каждые две недели меняют. Я не знаю, как ты вообще… но, может, тебе охота? — Женщины?
— Да, наверху, в номерах. Очень даже удобно. Я вот думаю, ты вроде как давно дома не был, так что если…
— Сегодня нет. Может, в другой раз. А сколько они за это берут?
— Один доллар. И вроде все хорошенькие.
— Может, в другой раз, повторил Адам. — Как же их туда пускают? Удивительно.
— Я тоже поначалу удивлялся. Но у них там все продумано. — Сам-то часто ходишь?
— Раза два в месяц. А то скучно. Когда мужик один живет — тоска.
— Помню, ты писал, что подумываешь жениться. — Да, собирался. Подходящей невесты не нашел. И так, и сяк крутились братья вокруг главной темы. Только, казалось, подойдут к ней вплотную, как тут же поспешно отступят и опять примутся толковать об урожаях, о местных новостях, о политике, о здоровье. Они понимали, что рано или поздно вернутся к самому важному. Карлу больше, чем Адаму, не терпелось взять быка за рога, но и времени подумать у Карла было больше, а Адам еще не успел все осознать и прочувствовать. Он предпочел бы отложить этот разговор на завтра, но понимал, что брат не допустит. Он даже позволил себе открыто сказать:
— Давай насчет того, другого, поговорим утром.
— Пожалуйста, — ответил Карл. Как хочешь. Постепенно разговор себя исчерпал. Уже обсудили всех общих знакомых, все события в городке и на ферме. Беседа топталась на месте, а время шло.
— Пойдем спать? — спросил Адам.
— Посидим еще немного.
Они молчали, а ночь расползалась по дому и все понукала их, все подзуживала.
— Эх, жалко, не увидел я, как его хоронили! — сказал Карл.
— Небось богатые были похороны.
— Хочешь, покажу вырезки из газет? Они у меня все в одном конверте, в моей комнате лежат.
— Нет. Сегодня не стоит.
Карл круто повернулся вместе со стулом и поставил локти на стол,
— Мы должны разобраться, — сказал он, волнуясь. Можем тянуть сколько угодно, но надо же что-то решать.