Александр Сорокин
К востоку от полночи
— 1 —
Оленев мыл посуду после завтрака на кухне, Марина с расчёской в руке воевала с Леркиными патлами перед трюмо в зале.
— Господи, когда ты сама будешь следить за своей причёской, десять лет тебе, не маленькая. Вот остригу под мальчика, будешь знать!
— Ура, под мальчика! — обрадовалась дочь вместо того, чтобы убояться, — Мам, когда в парикмахерскую пойдём?
— Ну ничем этого ребёнка не прошибёшь! — Марина бросила расчёску на трюмо, — Беги в школу, а то опоздаешь.
— Милый, застегни мне молнию, — Марина была уже на кухне, поворачиваясь к мужу спиной.
Оленев вытер мокрые руки, застегнул молнию на платье, и жена тотчас убежала.
В раковине завыло, заурчало, захрипело, как будто из неё вытекала вода, раскрученная силами Кориолиса. Юра оглянулся. Раковина была суха. Он заглянул в сливное отверстие. Из него послышалось хихиканье, под раковиной что—то стукнуло. Между ног Оленева прокатился розоватый шарик и скрылся под столом. Юра посмотрел и под стол — пусто. Оленев взял с подоконника электробритву и пошёл в ванную.
— Господи, ужас тихий! — донеслось до него, — Где моя расчёска? Валерия, ты не брала расчёску? Минуту назад была здесь.
— Да вот же расчёска, перед тобой, — сказала дочь, выходя из детской с ранцем за плечами.
Лера потянулась и подняла с трюмо предмет, на расчёску совсем не похожий.
— Это… расчёска?! — испуганно прошептала Марина.
— Да, это Расчёска для Арбузов, — на полном серъёзе ответила Лера, подавая матери нечто вогнутое, сферическое, напоминающее стекло от будильника, только непрозрачное.
— Зачем… мне. это? — пятилась от дочери Марина.
— Затем, что всё равно у тебя голова круглая, как арбуз, и звонкая, — Лера бросила Расчёску для Арбузов на трюмо и выскочила из квартиры: — Чао—какао, родители!
— Ужас тихий… Юра, я боюсь её, это не мой ребёнок. Что с ней?
— Вроде бы ничего, — пожал плечами Оленев.
— Как «ничего»!? — вскипела жена, — По—твоему, это нормально? Ты бы лучше показал её психиатру, реаниматолог несчастный! Ни себе пользы, ни семье!
— Зря ругаешься, вот лежит какая—то расчёска.
Марина ойкнула и присела на пуф.
На месте Расчёски для Арбузов лежал гребень слоновой кости, инкрустированный драгоценными камнями.
— 2 —
Марина осторожно взяла гребень… и начала расчёсывать волосы, словно гребни слоновой кости всегда были у неё под рукой.
— Милый, ты опоздаешь на работу, — она повернулась к мужу как ни в чём не бывало.
— Неужели началось? — подумал Оленев. Он вставил шнур в розетку и шагнул в ванную, к зеркалу. Поднёс бритву к лицу… и замер: зеркало не отражало ни его, ни входа в ванную!
Там был виден берег реки. Оленев зажмурился и потряс головой. Зеркало продолжало демонстрировать пейзаж с рекой. Только на берегу появился ещё и мальчик.
Оленев выскочил из ванной и бросился к трюмо. Жены перед ним уже не было, и он встал перед зеркалом. Трюмо тоже не отражало его. Оленев увидел в нём квартиру, какой она была в его детстве двадцать лет назад. В отражении комнаты мелькнула женская фигура в платье покроя пятидесятых годов.
— Мама! — воскликнул Оленев, приникая к зеркалу.
— Чья мама? Какая мама? — Марина появилась из спальни.
Она оттеснила мужа от зеркала, взглянула на своё отражение, поправила причёску, поджала губы, проверяя чёткость линий наложенной помады. Юра тоже посмотрел в зеркало. Рядом с изящной красивой Мариной стоял наполовину лысый очкарик — Юрий Оленев собственной персоной.
— Не опоздай на работу, кучерявенький мой! — Марина послала воздушный поцелуй зеркалу и выпорхнула из квартиры.
Оленев закрыл за ней дверь, постоял, прижимаясь к дерматиновой обивке, прислушался. Вместо городского уличного шума до слуха доносилось журчание реки и крики птиц.
Он осторожно повернул голову. Прямо перед лицом качалась еловая ветка. Оленев перевёл взгляд вверх. С потолка вершиной вниз свисала новогодняя ёлка, именно новогодняя — с игрушками, гирляндами, серебристым дождём и горящими (вниз пламенем!) свечами.
— Разве Договор вступил в силу? — сказал он сам себе.
— Нет, это всего лишь напоминание, напоминание о нём, — ответила ёлка голосом Философского Камня.
Оленев отвёл ветку руками и вернулся в зал. В зеркале трюмо река играла солнечными бликами, Захрустела береговая шалька под чьими—то ногами. Оленев подался вперёд и заглянул за край зеркала.
По берегу реки навстречу Оленеву шёл мальчик лет тринадцати.
Красивый камешек лежал среди галечника и походил на розовое ядро грецкого ореха. Вернее, он напоминал обнажённый человеческий мозг, но