— Ну иди, иди, моя хорошая, — ласково уговаривал хирург, — Не стесняйся, здесь все свои.
Тяжёлыми полупрыжками крольчиха подкатилась к скамейке и уткнулась носом в ботинок хозяина.
— Скажи, детка, как тебя зовут?
Крольчиха поднялась на задние лапы, засучила передними по брюкам Титова и внятно проговорила:
— Манечка, ты же знаешь.
— А меня зовут Юрий Петрович Оленев, — Юра наклонился в её сторону и заговорил, нисколько не удивляясь, — Как вам нравится погода?
— Чудесный день, вы не находите? — поддержала Манечка беседу.
— Он находит, — перебил Титов, — Оставим светские разговоры. Скажи, детка, ты разумна?
— Конечно! — воскликнула крольчиха, — Я мыслю, значит, я существую, утверждал Декарт.
Если бы я не мыслила, то и не существовала бы.
— Логическая ошибка! — возразил Оленев, — Камень не мыслит, но существует вполне реально.
— Здесь я не могу с вами согласиться, — назидательно откликнулась Манечка, — Камень тоже не лишён э—э… своеобразного мышления.
Мягко опустившись на все четыре лапы, крольчиха с достоинством отвернулась и продолжила щипать травку.
— Это вам ничего не напоминает? — улыбнулся Титов.
— Только искусство чревовещания. У вас редкое хобби.
— Жаль. В тринадцать лет вы были намного смышлёнее.
— В детстве я вас не встречал, у меня отличная память.
— Разумеется, хирурга Титова вы не знали.
Лениво пошарив в кармане, он достал что—то в горсти. Пальцы Титова разжались… и растаяли. Растаял и он сам. В воздухе неподвижно висел розоватый камешек, напоминающий обнажённый человеческий мозг в миниатюре!
В трёх метрах от скамейки Лера возилась с кроликами, шли мимо редкие прохожие, но никто из них ничего не замечал. Оленев облизнул пересохшие вмиг губы и овладел собой, припомнив то, что произошло с ним в детстве.
— Всё ясно. Вы и есть тот самый Философский Камень, Панацея Жизни, Ван..
— 16 —
Ван..
— Ван Чхидра Асим, — подсказал невидимый Титов, — Хинди ещё не забыл, Юрик?
— Я ничего не забыл, Ва—ню—ша, — попытался шутить Оленев, — Безграничная Лесная Дыра, — он мельком глянул в сторону дочери, — Что… наш Договор… он ещё в силе?
— Несомненно, — повернувшемуся назад Оленеву отвечал вновь восседающий на скамье грузный Титов, — Если я не найду через пять лет, то будешь искать ты. Я убедился, что именно ты способен найти ЭТО. От тебя исходит волнующий аромат открытия.
— И Договор нельзя расторгнуть? — осторожно спросил Юра.
— Он подписан твоей кровью. К тому же, ты получил неплохой задаток.
— Тогда я был мальчишкой и не мог задумываться серьёзно. И я не представляю себя, свою дочь, жену в роли искателей того, чего нет на свете.
— Это не страшно… Потом вы все привыкнете и даже будете счастливы! Никто не будет страдать и мучиться. Если ты сам не станешь причиной этого.
— А… для чего вам кролики?
— Они тоже ищут. Вернее, искали. Очередной тупиковый путь. Я искал месторождение Разума, полагая, что там скрывается моя потеря. Нейрохирургия, генная инженерия… Годы работы, и всё впустую. Я сделал кроликов разумными, но это — не моя истина. Кролики умрут. И я тоже.
— Отчего же?
— Я больше не нужен в форме учёного, хирурга. Сегодня я специально навёл тебя на встречу, чтобы напомнить о Договоре. До свидания, Юрик.
— Прощайте, — тихо ответил Оленев, — Значит, ничего нельзя изменить?
— До свидания! — интонацией подчеркнул Титов, — В следующий раз я появлюсь через пять лет, жди. Вернее, ты сам ко мне придёшь.
Титов встал, натянул поводки. Крольчиха Манечка повернулась и сказала вежливо: «Прощайте, Юрий Петрович!». Нестройным хором это повторили её братья и сёстры и живыми белыми комками зашлёпали по газону. Вслед за ними шагал Титов, ещё не старый, но очень усталый, по виду не вполне здоровый человек. Шли они прямиком на стелу посреди аллеи, что держала на себе скромный, но с достоинством, лозунг: «Перестройку начни с себя!».
Утром в ординаторской было как—то необычно тихо. Веселов не травил анекдоты, Грачёв не гремел басом, а у Марии Николаевны, казалось, покраснели газа.
Оленев поздоровался, в ответ ему только кивнули. Возникла пауза, которую нарушил Веселов.
— Слыхал новость хреновую? Титов ночью крякнул, прямо в операционной. Инфаркт.
— Володя! — возмутилась Мария Николаевна, но выговор сделать не успела:
— 17 —
Оленев огорошил её, поспешно заявив, что знает о смерти хирурга.
— А кто тебе сказал? — удивился Веселов.
Оленев замер, осознав оплошность, затем продолжил натягивать халат.