Побежал с газетой к Курило. Там уже все знали - радостную весть первой принесла Павлина.
Яринка сидела на кровати худенькая и напряженная, с высоко поднятой головой. Благодарная. По-своему величественная. Строгая. Вопросительно взглянула мне в глаза: "Верить?" Я понял ее сомнения. Кивнул головой: "Верь только доброму!"
София была кроткой и необыкновенно доброй. Глаза ее увлажнились от счастья - ведь и она к этому причастна.
- Вы поглядите, как про нас описывают! - покачивала головой. А минуту спустя сморозила такое: - Может, как начнут перемерять землю, так подкинут нам с десятину на ее воспитание...
- Иль вам и этого мало? - кивнул я на газету.
София поморщилась.
- Оно, известно... малюет там... но кровь моя... ночи мои бессонные... руки мои натруженные... А за это оплата должна быть...
Вот оно что!..
Я очень пожалел, что не застал Степана. И очень был рад этому, потому что хорошо уже знал его характер...
Вечером зашла ко мне Павлина. Была, как всегда, очень хороша собой, но только грустная. Даже кудри ее, казалось, вылезали из-под косынки на лоб более упруго, тревожные.
- Иван Иванович, а скажите... что за это Яринке будет?
У меня все оборвалось внутри.
- Может, денег много дадут?
- А ты думаешь, что она с тобой поделится?..
А что же мне оставалось сказать?
Девушка поняла. Вздохнула.
- Если б деньги... то, может, поехала бы на курорты...
И заплакала.
- Отчего это так... Почему хорошие люди должны мучиться... за чужое зло?.. Ну, отчего?!
Я не успокаивал ее. Молча усадил на лавку, положил руки на плечи. Но что ей сказать... Что?.. Повытрясу деньги из жениных простынь, куда она их прячет сама от себя? Да и сколько вытрясешь?.. Проработали мы с Евфросинией Петровной всю жизнь, а состояние наше все то же - старая хата, хлев, а в нем божественная Манька со своей дочкой. Да еще сундук со старьем... Нет, чуда я не сотворю...
Походил по комнате. Перекладывал мысли, как стопку тетрадей, - эта плохая, эта так себе, эта хороша...
Постой!..
Все-таки доброе дело свершил старый театральный художник!
- Ничего не дадут! - продолжил я разговор с Павлиной. - Ни гроша! Разве уважение человеческое можно взвесить золотом? Что бы ты выбрала: полмешка червонцев и одиночество или человеческую бескорыстную любовь и хорошее общество?
- Ой, это вы правду... конечно...
- Вот бери эту газету, поезжай в уезд... К кому хочешь... к кому осмелишься... Добивайся... дерись... побеждай!
- Иван Иванович... - Девушка подбежала ко мне, схватила за руку и застыла, - видимо, колебалась, что с нею сделать. Потом крепко пожала ее, дергая книзу. - Иван Иванович... клянусь... не только в уезд... к самому всеукраинскому старосте... вот увидите... ну, честное комсомольское!..
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой автор и его положительные герои
окончательно перевоспитывают Софию Курилиху
После разговора с учителем Павлина загорелась ехать в уезд. Но ее хозяева начали сенокос, и девушке пришлось помогать им.
Степан отпросился на пятницу и субботу, в воскресенье - выходной, таким образом, надеялся за три дня управиться.
В тот год еще до начала сенокоса пошли дожди, и на низких местах стояла вода.
Степан, закатав штанины, хлюпал восковыми ногами по рыжей воде, потихоньку ругался, - на каждом шагу попадались кротовины.
София поддавала жару:
- Нету хазяина. Сенокос запущен.
Степан резко оборачивался, сжимал зубы.
- Лишишься и этого. Вот пойдем в коммуну.
София знала, с какой стороны ударить.
- Вольному - воля, шальному - поле... Туда и без хозяйства берут?.. Тогда - забирай свое ружжо да шашку и ступай с богом. А на меня не капает. Не пойду к вашему общему казану. Не буду укрываться одним рядном со вшивой Василиной.
Молчал. Тяжело дышал. Потом говорил:
- В суд подам. За половину всего.
Холодок пробегал по спине у Софии - знала: такой теперь порядок. Но за нее стоял неписаный закон села - никогда еще примак не отваживался поделить женино добро. Село этого не простит.
Усмехалась про себя, но тем не менее уводила его от этой мысли:
- Ну что ж, отхватишь часть поля, оторвешь половину хаты и хлева - и тяни себе к голодранцам. А нам... с дочкой... как-нибудь...
Вон куда она гнет.
Поговорить с Яринкой?.. Она, может, и примет его сторону. Но согласятся ли коммунары взять на свое попечение калеку, когда у них и своих хватает?..
Со злостью срезал мокрые кочки, так и бросалась кровь в лицо от напряжения. Но разве этим облегчишь душу?
Не мог Степан бросить падчерицу на произвол судьбы, на Софиину милость... Развалить хату над головой Яринки?..
И отомстить Софии не мог.
Из-за этого возненавидел все, что мог считать хотя бы наполовину своим.
Чужое!..
И эта женщина, и хата ее, и огород, и сенокос. Даже небо над ним чужое.
И работал рьяно - не от любви, а от ненависти, - только бы поскорее управиться. Затем ногу в стремя и - айда ловить вооруженное кулачье, Струковых и Шкарбаненковых последышей, Титаренкова выродка...
И уже не обращал внимания на то, что остаются огрехи и София сопит от такой небрежности. И уже не смущало, что жена кряхтит, взваливая себе на спину рядна с непросохшим сеном (переносили с Павлиной на суходол), - так, так, понатужься, сбрось с себя жирок!..
Метнулась от него гадюка, изловчился, схватил за хвост и, раскручивая ее в воздухе, поднял вверх. Змея извивалась, но достать до руки не могла. Натешившись испугом Софии, убил противное пресмыкающееся об окосье. Подморгнул побледневшей Павлине.
- Вот так мы с гадами!..
Внутреннее напряжение Степана разрядилось, и он с чувством легкой физической усталости работал уже спокойно, без злости.
Павлина чувствовала себя неловко. Ей казалось, будто семейная ссора в какой-то мере касалась и ее. Чтобы сгладить чувство этой мнимой причастности к супружеской распре, она начала увиваться вокруг Софии, старалась работать сноровистей хозяйки.
- Да отдохните, тетушка София. Я сама...
- Ой, что ты... К слову сказать - в чужом пиру похмелье, - с грубоватой благодарностью бурчала хозяйка. - Остановишься отдохнуть, так тот басурман... Ой и злой же!.. Все за коммунию свою...
- Дядька Степан справедливые... - уклонилась от спора девушка. Досадовала сама на себя, так как все откладывала очень важный разговор.
Когда сошлись поесть, сказала, не поднимая глаз:
- Дядь Степан, надо бы завтра как-то отвезти Яринку в Половцы.
- А чего? - насторожилась София. - Не видали ее там, что ли?
- Утверждать в комсомол. Это уже нас пятеро будет в Буках.
На какое-то мгновение София онемела.
- Так-то?! - взорвалась она. - За мое добро?! Мало ли у меня горя в хате?!
- Да, так, тетка! - тихо, но твердо ответила Павлина. Она вся напряглась: вот сейчас вскочу на ноги, побегу собирать вещички и...
- Молодец девка! - просто сказал Степан. - Завтра сам запрягу.
- Лучше б на кладбище повезла, чем туда!
- На кладбище я тебя выпровожу, - с ленцой пообещал Степан. Но в голосе его София почувствовала такую угрозу, что внутри у нее словно бы оборвалось что-то.
Вскочила и побежала домой.
Степан переглянулся с Павлиной и не торопясь направился за женой.
Когда София влетела в хату, ей казалось, что внутри у нее гудит осиный рой.
Приступила к дочке с кулаками, зашипела:
- Бога с-святого перес-стала боятьс-ся?!
- Чего вам? - слегка побледнела Яринка.
- В комсомол?! Мало тебе одного лиха?! Мало пересудов?! Мало худой славы?! Не поедешь!.. Перед образами клянусь!
- Вынесите, мама, образа, - с удивительным спокойствием сказала Яринка. И прибавила онемевшей от ужаса матери: - Если они не помогли мне, то и не навредят. Вынесите! - Лицо ее передернулось от боли.
- Не пое-е-едешь! - зарыдала София. - Прокляну!
- Поеду, мама. Так и знайте! А если... - Она на миг заколебалась. ...А если станете мешать - побью рогачами все образа в хате! Ага! Вот возьму и побью!.. А вы мне ничего не сделаете. Дядька Степан заступятся!.. Вот и поехала. И в комсомол записалась! А то с вами... да с вашими живоглотами... куркулями... я счастья не изведала... да и не изведаю...