- Тихо! Нажрались, как свиньи браги, так идите спать! - оглянул всех Полищук. - А то... - И постучал никелированным наконечником карандаша по тетрадке.
- Он еще и грозится!.. Гад!..
- В три шеи бродяг!..
Половецкий мальчонка, задиристо блестя глазами, выскочил на свежий курганчик, затанцевал по-цыгански:
- Ой гоп, гала, наша взяла! - Похлопывал себя по бедрам, по икрам, вертелся на одной ноге, как чертенок, вырвавшийся на волю из ада. - Ой, гоп, чуки, чуки, взбеленитесь, вражьи дуки!..
Размахивая локтями, к нему кинулся Павлик Титаренко.
- Вы чего, пагшивые комнезамы?! Чего кгивишься?! - подскочил по-петушиному, ударил половецкого мальчугана кулаком по уху.
Мальчишки сцепились, покатились в канавку. Павлик уперся коленями своему противнику в грудь и дубасил куда придется.
Половецкий мужик спокойно и неторопливо подошел, одной рукой отвел Павлушкины руки, потом поднял его за рубашку и отбросил в сторону.
- Крещеный люд! - завопил Балан. - Настало время!!!
- Деток бьют!
- Постоим за родную кровь!
- Бей астролябию!
- Бей половецких босяков!
Какой-то патлатый, с безумными глазами мужик, разодрав в крике красный рот, рубанул заступом астролябию.
- Землемера не тро-о-онь! - взревел кто-то рядом. - На-аш челове-е-ек!
Брызгая бешеной слюной, буковские хозяева ринулись к подводе, хватали вехи, переламывали в спицах на колья, дубасили половецких.
- Бе-е-й!
- В кровь! В кашу! В смерть!
Побледневший Полищук выхватил наган, выстрелил в воздух.
- Стой, куркули! Убью! Кто еще раз ударит - там и ляжет!
Родичи Балана - Близнец и Харченко - набросились на него сзади, с силой выкрутили руки.
- Ты что ж, сука, хочешь нам деток перестрелять?!
Мелькали колья. Рев разрывал душу.
И тут из заросшей кустами лесной канавы, как черти из терна, вынырнули три фигуры. Согнувшись, будто крались на чужую бахчу, они приближались к побоищу.
В кучерявом, обросшем рыжей бородкой, узнали Данилу Титаренко.
- Данько Котосмал!
- Ох, этот отчебучит!..
Данько спокойно размахивал обрезом, у его подручных за плечами были ржавые винтовки на сыромятных ремнях.
- Именем советской власти вы, бандюги, арестованы! - крикнул Полищук, выдергивая руки. - Н-наган! Гады!!!
Несколько коммунаров начали пробиваться к Ригору на помощь.
Данько заметил это, наставил обрез. Его сообщники быстро скинули из-за плеч винтовки.
- Которые за Ригором - расступись! - скомандовал Данила. - А то пуля - дура, а штык - молодец. Поняли?..
За Ригором и двумя куркулями, что держали его за руки, вмиг растеклась широкая улица.
- Данила, сучий сын... Значца, так... чего надумал?
- А вы, батя, идите отсюда! Чего надумал - не передумаю! Отобрали у меня все... так чего ж мне?.. Все одно - что в лоб, что по лбу.
- Данила! Что сродственникам твоим будет - знаешь?!
- Не скулите, батя! Ибо брат на брата, а сын на отца своего.
- Люди! - закричал учитель. - Хватаем их! Во имя человечности!
- Отойдите, Иван Иванович! И вы все - прочь, все подайтесь назад! Поняли? Н-ну! - И Данила загнал патрон в патронник. Тихо, очень тихо люди стали пятиться. - Вот так оно лучше. Поняли?! Ну, так вот, Ригор, настало время. И тебе, и твоей коммунии. Притеснял ты людей, которые хазяи, мучил их, а теперь тебе будет суд. Понял?.. Которые держат его, чтоб не кидался на людей, отойдите, а то подумают, что вы мне помогали. А вы ж не хотели, чтоб он людей перекалечил!..
- Ты арестован, куркуль проклятый!.. - хрипел Полищук.
Данила рассмеялся.
- Ну и чудило!
- Люди! - опять возвысил голос учитель. - Этот изверг, душегуб покушается на советскую власть! Во имя добра!.. - И, весь побледневший, стал перед Полищуком. - Поднимется ли у тебя рука, мерзавец, стрелять в инвалида, в того, кто научил тебя читать "мама"?!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, где автор завершает свою работу
определением веса ненависти
На двор коммуны никто и не думал нападать. Это поняли и Сашко Безуглый, и Коряк, и те несколько коммунаров и комсомольцев, что остались караулить.
Было тихо и душно. Нестерпимое солнце слепило не только сверху, но и отраженное в лужах.
Блаженно хрюкали беспризорные свиньи, принимая бесплатные грязевые ванны в мутных лужах. Кудахтали во дворе соседские куры. Жесткими подкрыльями очерчивали магические круги ослепленные страстью индюки. В холодке под молотилкой дремал лохматый пес. Маленькие ребятишки возились возле лобогрейки, стараясь стянуть с удобного сиденья своего счастливого товарища. Густой, как борода, вьюнок с саженным купырем окружали двор, как оборонительным валом.
Не успев народиться, все звуки исчезали, как обернутые сырой паклей. И пригретая тишина, и непролазные заросли дерезы навевали покой на нескольких вооруженных людей.
Комсомолец Мить Петрук, бывший наймит Балана, добровольно взял на себя роль дозорного.
Устроившись на оголенных стропилах коровника, который еще не успели растащить по камушкам, всматривался в даль.
- Ну, что там, Мить?
- Да-а... Веху ставят...
- Слезай, а то еще шею сломишь.
- Да-а... Уж как в наймах не сломали, так больше не сломится...
И хотя солнце подобралось уже к полудню, но никакого повода для тревоги так и не было.
- Мить, бандюг не видать? Чтоб сюда шли?
- Да-а... Что они - дурные, идти туда, где их ждут...
- Провокация! - топорщил свои страшные усы Коряк. - Чует мое сердце.
Остановили деда, возвращавшегося с поля.
- Здоровы будьте, дедусь! Ох и печет!..
- Дай боже здоровья! - И, моргая выцветшими глазами, дед снимает картуз и вытирает лысину рукавом. - Беспременно град натянет... посечет... Ой, грехи наши, грехи!..
- А что там, на поле?
- На поле... на поле... - кивает дед. - Страстя господнии... что на небе... что на земле... народ отбился от пастырев... скрежет зубовный...
- А отчего?
- Сильно дюже сердятся... слова непотребные... кулаки сжимают... страстя... в бога-Христа... скрежет зубовный...
- Куркули подбивают на какую-то гадость, - сжал губы Коряк.
Бродили. Томились. Сомневались. Тревожились.
- Мить! - крикнул Коряк. - Слезь-ка!..
- Да-а...
- Кому сказал?!
Паренек неохотно, обхватив стропило руками и ногами, медленно спустился на чердак, потом, по-обезьяньи согнувшись, прыгнул на землю, захлопал по бедрам, отряхивая штаны, подошел ко всем.
- Чего вам? - Он был явно недоволен - вверху на стропилах чувствовал себя ответственным за всех.
Сашко Безуглый слюнил химический карандаш и выводил на бумаге какое-то длинное послание.
- Катай сейчас ко мне, возьмешь моего буланого и айда в Половцы. Отдашь председателю волисполкома, пусть скорей шлет к нам конных. Скажешь - надумали куркуляки какую-то штукенцию. И еще скажешь, что это не байка какая-то. Потому как выпили, скажешь, бочку самогона, а на дворе парко, так чтоб в голову гадам кровь не кинулась. И еще скажешь, что гадючий клубок шипит на коммуну и надо быть осмотрительным. И скажешь, что в бумаге все обписано понятным языком, пускай только глаза протрут и прочитают. А если кто из наших сельских спрашивать будет, куда едешь, так пошли его... сам знаешь куда! И чтоб одна нога тут, а другая там! Аллюр три креста!
Мить вприпрыжку бросился выполнять приказание.
- Уже и на обед свернуло, - зевнул кто-то из коммунаров.
- Эх, молодежь!.. - покачал головой Коряк.
Разговоры на время затихли.
И хотя тревога за коммуну отошла, беспокоились за тех, кто в поле.
- Ригора послушались! Храбрый!.. - хмурился Сашко.
- Часа через полтора подъедут из милиции... Если и не случится ничего такого, так хоть самогон потрусят.
Опираясь на винтовки, как на посохи, терпеливо ждали...
Старшим опергруппы был назначен Степан Курило.
После того как оседлали коней, Степан доложил начальнику о готовности к выполнению задания.
- Вот что. Действуй по обстоятельствам, но не забывай про революционную законность. Помни - за тобой стоит советская власть. Желаю!..
- По ко-о!..
Сразу взяли в частую рысь. Встречный поток воздуха приятно щекотал бока. Мить Петрук охлюпкой трусил далеко позади. Но на него милиционеры не обращали внимания. Он толком не знал, чего можно ожидать от подвыпивших куркулей. Рассказал только, что на поле закапывают межевые столбы и "дюже сердятся".