— Не ожидала, что вы скажете все это, — медленно, с удивлением в голосе проговорила она.
— Но почему? Это ведь правда.
— Я не это имела в виду. Я просто не ожидала услышать от вас… а впрочем, неважно. — Она неловко рассмеялась. — Цвет моей кожи — не самая насущная проблема.
— Совершенно верно. — Николсон похоронил сигарету под каблуком и продолжил нарочито жестким тоном: — Но это чертовски важно для вас, и так быть не должно. На Сингапуре свет клином не сошелся. Вы нам нравитесь, и нам наплевать, что вы немного цветная.
— Вашему молодому помощнику — мистеру Вэньеру — не наплевать, — пробормотала она.
— Не глупите — и постарайтесь быть великодушной. Увидев шрам, он испытал шок, которого с тех пор стыдится. Он просто очень молод — вот и все. Капитан же находит вас восхитительной. «Полупрозрачный янтарь» — на него, как он говорит, походит ваша кожа. — Николсон тихо фыркнул. — Какой-то великовозрастный Лотарио.
— Неправда. Он очень, очень милый, и мне весьма по душе. — Она неожиданно добавила: — Вы заставляете его чувствовать себя стариком.
— Чушь! — яростно воскликнул Николсон. — С пулей в легких особо не попрыгаешь. — Он покачал головой. — Простите, я не хотел на вас набрасываться. Клинки в сторону, правда, мисс Драхман?
— Гудрун. — Это слово было произнесено как ответ и просьба одновременно, тоном, лишенным даже намека на кокетство.
— Гудрун? Мне нравится это имя, и оно вам подходит.
— А вы не желаете — как бы это сказать? — сделать ответный реверанс? — спросила она с оттенком озорства в хрипловатом голосе. — Я слышала, капитан называет вас «Джонни». Это мило, — задумчиво проговорила она. — В Дании подобным именем награждают только очень маленьких мальчиков. Но, думаю, я смогу к нему привыкнуть.
— Не сомневаюсь, — неуверенно сказал Николсон. — Однако…
— Ах, ну конечно! Назвать вас «Джонни» перед лицом команды — неслыханно! В этом случае, конечно же, прозвучит «мистер Николсон». — Или, вы думаете, «сэр» будет лучше?
— Ох, ради всего святого! Зовите меня, как заблагорассудится. Вероятно, я заслужил это.
Он поднялся на ноги, и направился ко входу в пещеру, где на часах сидел мусульманский священник. Коротко поговорив с ним, спустился вниз по склону холма, к Ван Эффену, дежурящему у уцелевшей шлюпки. Он провел с голландцем около пяти минут, удивляясь, какой был смысл в охране шлюпки, затем поднялся назад к пещере. Гудрун Драхман по-прежнему бодрствовала, расположившись рядом с мальчиком. Николсон тихо опустился подле.
— Не стоит сидеть так всю ночь, — мягко проговорил он. — С Питером все будет в порядке. Почему бы вам не лечь спать?
— Скажите мне прямо, — ее голос был очень тихим, — сколько у нас шансов?
— Ноль.
— Честно и достаточно категорично, — признала она. — И долго еще нам осталось?
— До завтрашнего полдня, — это в лучшем случае. — Сначала субмарина наверняка вышлет десант — или хотя бы попытается. Затем они вызовут подмогу. Как бы то ни было, с первыми лучами солнца здесь все равно уже будут самолеты.
— Вероятно, людей с подводной лодки окажется достаточно, им не потребуется вызывать помощь. Сколько…
— Мы зададим им жару, — убежденно проговорил Николсон. — Помощь им понадобится. И они ее получат. Потом они получат нас. Если не перебьют нас бомбами и снарядами. Надеюсь, этого не произойдет.
— Я уже сталкивалась с ними в Кота-Бару. — Она содрогнулась. — Поэтому я также надеюсь. А как же маленький Питер?
— Да, да. Питер станет еще одним пропавшим без вести, — с горечью в голосе сказал Николсон. — Кто вспомнит о двухлетнем ребенке? — Николсон чувствовал, что привязался к мальчику больше, чем хотел.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Боюсь, ничего. Только ждать.
— Но… но неужели же вы не можете отправиться на субмарину и что-нибудь предпринять?
— Да, я знаю. С абордажными саблями в зубах и, захватив ее, с триумфом отплыть домой. Вы увлекаетесь не теми комиксами, мисс. — Он протянул ладонь и взял ее руку в свою. — Извините. Но они просто молятся, чтобы мы решились на подобное.