— Генерал Фарнхольм был очень добр, — пробормотала Гудрун.
— Генерал Фарнхольм был очень умен, — с мягким укором проговорила мисс Плендерлейт. — Он был настолько умен, что… ну, да ладно.
— «Неся с собой блеск славы, мы идем», — пробормотал Уиллоуби.
Что? — Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. — Как вы сказали?
— Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт.
Мисс Плендерлейт улыбнулась и, склонив голову, стала смотреть на ребенка. Воцарившуюся умиротворенную тишину прервал капитан Файндхорн, задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ.
— Если мы когда-нибудь вернемся домой, то целиком будем этим обязаны генералу Фарнхольму. Не думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил об этом до конца дней. Вы сказали, почему он сделал это. Вы, по всей видимости, знали его куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните же мне, как ему это удалось.
Мисс Плендерлейт кивнула.
— Я объясню. Все было очень просто, ведь Фостер был простым и прямым человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался?
— Заметили, — улыбнулся Файндхорн. — Тот, где он держал свои… мм… запасы.
— Правильно, виски. К слову сказать, он ненавидел эту дрянь, и использовал ее только, как говорится, для острастки. Как бы то ни было, он оставил все бутылки еще на острове, в расселине между скалами, я полагаю. Потом он…
— Что? Что вы сказали? — раздался голос еще не пришедшего в себя после удара по голове Ван Эффена. Голландец подался вперед, периодически жмурясь от боли в поврежденной ноге. — Он… он все оставил на острове?
— Да, именно так я и сказала. А почему это вас так удивляет, мистер Ван Эффен?
— Думаю, это не имеет большого значения. — Ван Эффен откинулся назад и улыбнулся ей. — Продолжайте.
— Да это, в общем-то, и все. В ту ночь он собрал на берегу множество японских гранат и четырнадцать или пятнадцать из них положил в свой саквояж.
— В свой саквояж? — Николсон похлопал по соседнему с ним сиденью. — Но они здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
— Он насобирал гораздо больше, чем сказал вам, — очень тихо проговорила мисс Плендерлейт, — и взял их с собой на борт. Он бегло говорил по-японски, и ему не составило труда убедить офицера, в наличии у него документов Яна Беккера. Попав на катер, Фостер, якобы собираясь показать им эти бумаги, засунул руку в саквояж и выдернул у одной из гранат предохранительную чеку. Он сказал, что времени останется всего четыре секунды.
Ночь выдалась беззвездной и безлунной, и только несущиеся облака бороздили темное небо. Николсон вел шлюпку вперед, полагаясь на Бога и интуицию. Стекло на корпусе компаса треснуло, почти весь спирт вытек, и катушка теперь вращалась столь беспорядочно, что всякие попытки прочесть ее в слабеющем свете фонаря были совершенно бессмысленны. Пришлось идти только по ветру, постоянно держась к нему левым бортом и уповая лишь, что пассат не ослабнет и не изменит направления. Но даже при устойчивом ветре управление шлюпкой давалось с трудом; все больше и больше воды заливалось сквозь поврежденную обшивку на корме, и шлюпка тяжело оседала назад, все больше сбиваясь к югу.
С течением ночи напряжение и беспокойство Николсона возрастали, передаваясь большинству в шлюпке, спали очень немногие. Вскоре после полуночи Николсон понял, что, даже по самым скромным расчетам, они находятся в пределах десяти-двенадцати миль от Зондского пролива, не дальше, а может, и много ближе — милях в пяти. Имевшаяся на борту карта Восточного Архипелага, пропиталась солью и истлела, став практически бесполезной, однако Николсон прекрасно знал об опоясывающих юго-восточный берег Суматры подводных скалах, рифах и отмелях. Но, как он ни старался, точное их расположение припомнить не мог, равно как и определить местонахождение шлюпки. Вполне возможно, подсчеты широты были настолько приблизительны, что им грозило вообще разминуться с проливом. Вероятность наскочить на какой-нибудь прибрежный риф выглядела отнюдь не призрачной, и окажись они сейчас за бортом всего в полумиле от суши, едва ли будут шансы на спасение хотя бы у половины изможденных и обессиленных людей. И даже если они избегут всех опасностей, им придется вытаскивать шлюпку на берег в неиствующем прибое.
После двух часов пополуночи Николсон послал боцмана и Вэньера головными наблюдателями на бушприт. Еще человек шесть тут же вызвалось держать вахту, но Николсон приказал им оставаться на местах, лежать как можно ниже и проявить максимум выдержки. Ему следовало добавить, — чего он не сделал, — что глаза Маккиннона все равно зорче и острее, чем у всех них, вместе взятых.