Он поднял голову и посмотрел на начальника. Мелкие морщинки в уголках глаз обозначились резче. Потом он перевел взгляд на меня и неожиданно сказал:
— Чай будем пить… Принеси воды, Кизил-сакал, пожалей старого сурка Орусбая…
Взяв закопченные ведра и крышку от котелка, я пошел к ручью.
Не успел я отойти на десять шагов от костра, как погрузился в непроглядную тьму. Ручей со вчерашнего дня закапризничал и ушел под землю. Теперь, для того чтобы набрать воды, нужно было подняться метров на сто в гору. Это было очень неудобно, но не имело смысла из-за одного дня переносить лагерь на новое место.
Я шел наугад, стараясь поскорее выбраться на поляну, где бежал ручей.
Иногда я останавливался, чтобы передохнуть. Внизу сквозь деревья виднелся огонек костра.
Когда я вышел на открытое место, несмолкающий однотонный рев Иныльчека стал еще яростнее и слышнее. Слух уже привык к этому шуму, как привыкает к стуку маятника. Ухо легко ловило посторонние звуки: падение далекого обвала, завывание волка на той стороне реки, грохот камней, которые перекатывались могучими водами Иныльчека по скалистому руслу.
Я прислушивался, стараясь среди этих звуков уловить сонное бормотание ручейка.
Наконец, я оказался у знакомого камня, где мы брали воду. Сейчас ручеек почти иссяк. Установив ведра, я опустился на колени и алюминиевой крышкой котелка принялся наливать холодную чистую воду.
Когда я вернулся, Орусбай бережно пересыпал шарики носвая[12] из бутылки в свою роговую табакерку. Щепотку он высыпал на ладонь и ловко кинул ее в рот.
Я налил чайник и повесил его над костром.
Сухорецкий продолжал писать.
— Как ты думаешь, Илья, — спросил он, — мы не смогли бы обойтись без Ошрахуна и Акимхана?
— А как же доставить продукты? Ведь все распределено на девять человек. И почему, собственно говоря, их оставлять?
Сухорецкий промолчал.
— Ну, ничего не поделаешь. Поздно теперь передумывать, — сказал он наконец.
Орусбай выразительно сплюнул в костер.
Раздосадованный их молчанием, я, не дождавшись чая, отправился спать.
Лагерь проснулся от конского топота, разбойничьего посвиста Гордева и криков Орусбая.
— Вылезай, помогай седлать. Держи его, хватай каурого!
За несколько дней лошади совсем одичали. С неистовым ржанием они носились по поляне, не подпуская к себе джигитов.
Горцев и Орусбай загоняли табун в огороженный канатом прямоугольник. В последнюю минуту жеребец Сухорецкого распустил хвост и косматую гриву, вырвался из загона и снова помчался к реке.
За ним весь табун.
— Стойте, я его попробую поймать, — закричал Горцев, отвязывая свой ременный аркан.
Аркан Горцева всегда возбуждал всеобщее восхищение. Длиной в тридцать метров, он был вырезан из одной цельной, замечательно выделанной воловьей кожи.
Я много раз видел, как ловят лошадей чабаны-киргизы длинной палкой, на которой скользит волосяная петля. Пока Орусбай, проклиная жеребца, мастерил наспех это приспособление, Горцев вскочил на его коня и крупной рысью поехал к лошадям, держа в опущенной правой руке свой аркан.
Лошади спокойно паслись, а гнедой сделал вид, будто все происходящее его совершенно не касается. Но когда Горцев подъехал к табуну, жеребец вдруг дико взвизгнул и, храпя, рванулся в сторону. Горцев карьером помчался за ним. Конь Орусбая — настоящий пастуший конь. Он яростно преследовал убегающих… Еще немного — и жеребец был бы на свободе. Но в эту минуту Горцев взмахнул рукой, и ременная петля очутилась у гнедого на шее.
Теперь, когда вожак был пойман, с остальными все оказалось значительно проще.
Спустя час наш караван переправился через Иныльчек и двинулся к леднику.
Все яснее видны были огромные, похожие на терриконы моренные конусы. От одного берега до другого тянулась стена из беспорядочно наваленных валунов и каменных плит.
Подъехали вплотную. Невозможно было представить себе, как пойдут кони по этому хаотическому нагромождению камней.
Гусев и Орусбай ехали рядом, пристально вглядываясь в каждый промежуток между глыбами.
Из ледяного грота у левого берега с глухим однотонным ворчанием рвался главный поток Иныльчека. Взобраться между ледником и южным берегом долины было невозможно… Рандклюфт[13] здесь был чрезвычайно узким, а на крутом склоне над ним клубилась пыль и раздавался грохот, похожий на отдаленную канонаду.