Сделал несколько заметок в своем дневнике, отдохнул. Потом полез на возвышавшийся перед глазами сверкающий серрак. Лучшей тренировки для рубки ступеней нельзя было и придумать. Лед был крепким, слежавшимся. Ребро, по которому я поднимался, сперва шло довольно отлого, потом взмывало кверху почти под углом в 80 градусов. Я старался вырубать ступени с одного удара. Клюв ледоруба со звоном выбивал широкую зарубку. Подправив ее лопаткой, я принимался за следующую. Я поднимался все выше и жалел, что поблизости нет никого из наших «знатоков», которые могли бы оценить качество моей работы.
В это время послышался характерный скрип ледоруба, чьи-то тяжелые шаги, киргизская ругань.
По обыкновению, Акимхан проклинал чертов лед и могилу отца этого ледника, и проклятых чертей, которые его сюда завели, и могилы отцов этих проклятых чертей.
— Эй, друг! Не довольно ли? — крикнул я ему по-киргизски.
Он торопливо посмотрел вверх, откуда совершенно неожиданно раздался мой голос.
Затем новый поток ругательств сорвался с его языка.
Оказывается, остальные замешкались. А он не хотел связываться с ними этой презренной веревкой, нехватало еще, чтобы какой-нибудь неуклюжий ишак утащил его под лед! Поэтому он взял свой вьюк (между прочим, я еще раньше заметил, что вьюк этот был самым легким) и пошел один. И чуть не упал вниз, прямо к самому дьяволу в глотку — в одном месте под ним провалился лед, и если бы не весла от этой вонючей «резинки», пропал бы Акимхан.
Весь этот рассказ, пересыпанный русскими, узбекскими и китайскими ругательствами, я понял с грехом пополам.
Акимхан сбросил с плеча вьюк, сел и, ворча, заложил под язык порцию носвая.
— Плохо, Илья, совсем плохо! — сказал он мне уныло. — Куда лезем? Что там есть? Дров нет. Дороги нет. Вода плохая. Все сдохнем.
Резкий скрипучий и неприятный крик раздался в это время над нашими головами. Еще и еще. Огромный черный ворон, торопливо описывая круги, метался вокруг береговой скалы. Откуда-то издалека отозвался таким же жутким криком второй ворон и тяжело взмахивая крыльями присоединился к своему товарищу.
— Фу ты, что за неприятный голос! — сказал я и запустил в птиц большим куском льда.
Крики воронов стали еще резче.
Акимхан поднял щепотку песку и мелких камешков, пошептал что-то над ними и, повернувшись лицом к востоку, высоко кинул через плечо. Нарочно или нечаянно, но изрядная доза его магического заряда попала мне в голову.
— Эй! Что делаешь? — крикнул я раздраженно. Акимхан повернул ко мне еще более мрачное, чем всегда, лицо.
— Кузгун![16] — сказал он, показывая на воронов, — джаман[17] другой будет, не меня…
В ту же секунду, забыв, что стою на вырубленных во льду ступенях, я сделал неловкое движение, поскользнулся и с грохотом полетел вниз.
К счастью, «приземлился» я довольно благополучно. Если бы я скользнул в сторону, то, пожалуй, мог бы угодить в одну из бесчисленных трещин. Я поднялся, немного сконфуженный, изрядно ободрав себе руки и разбив колено.
Акимхан с каким-то испуганным злорадством смотрел на меня, покачивая своей черной бородой.
— Кузгун! — сказал он с удовлетворением. — Плохая птица. Все сдохнем. Дороги совсем нет.
Вороны словно радовались моей неудаче. Скрипучее карканье над головой усилилось. К семейному концерту присоединилось еще несколько таких же неуклюже стремительных птиц, появившихся неизвестно откуда.
Я еще раз в этот день пожалел от всей души, что не взял с собой дробовика.
Подошли остальные. Я закричал. Сверху ответили, спустили веревку, и пока Акимхан с неожиданным драматическим талантом изображал перед Горцевым и Ошрахуном в лицах происшедшее со мной и воронами, все вещи были отправлены наверх и наступила очередь людей.
На береговой скале
Дикость ландшафта, открывавшегося отсюда сверху, описать невозможно! Пропасть на пропасти, трещина на трещине и огромные ледяные глыбы, разбросанные в беспорядке! Природа царила здесь во всем своем могуществе.