— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Загрубский. — Мензулу бросим, будем таскать ваш булыжник. Дайте только сделать съемку. Вы представьте себе, что это значит — снять карту целого района, где до сих пор никогда ни одна живая душа не бывала. А? Ни одна душа! — Николай Николаевич с особым удовольствием повторил несколько раз последние слова:
— Ни одна душа!
Мельком я посмотрел на носильщиков. Они напряженно прислушивались к нашему разговору.
Вдруг со стороны ледника раздался все усиливающийся грохот.
— Смотрите, смотрите! — закричал Горцев.
Мы, разом вскочив на ноги, увидели необыкновенное зрелище.
Белоснежные серраксы Южного Иныльчека — причудливые ледяные фигуры, образовавшиеся под влиянием ветра, солнца и давления льда, — валились в клубах снежной пыли один на другой. Так валят ребята костяшки домино, поставленные гуськом.
Расстояние до места крушения ледяных глыб было довольно большое, и поэтому мы видели сперва, как бесшумно валился ледяной конус, и только через некоторое время, отдаваясь далеко в ущелье, доносился до нас тяжелый грохот.
Природа работала здесь по своему расписанию. Рано утром с восходом солнца начиналось таяние ледников, возникали бесчисленные потоки и ручейки, нагревались моренные камни, примерзшие ко льду.
Многоголосое журчание воды раздавалось тогда со всех сторон, все усиливаясь, по мере того, как восходило солнце. Со звонким цоканьем летели маленькие камешки — один, другой, потом, высоко подпрыгивая, откуда-нибудь с вершины катился большой обломок, увлекая за собой целую каменную стаю.
Днем, когда жара достигала своего предела, голоса ручьев становились все громче, в трещины низвергались «громкокипящие» водопады, валились оттаявшие ледниковые столы и серраксы, а потом из какого-нибудь ущелья с ревом выкатывался грязевой силь, клубясь, спускались со снеговых вершин лавины, проваливались в утробу ледника многотонные валуны морен.
Весь этот шум резко ослабевал, как только на солнце наползали большие тучи.
Вечером постепенно замирали ручьи, затихал ледник и только с выветренных каменистых склонов неслись, словно пущенные чьей-то озорной рукой, обломки породы.
Наступала ночь, но ни на минуту не прекращала природа свой неустанный труд. Замерзая в ледниковых трещинах, вода со страшной силой разрывала вековую толщу ледника, неожиданные обвалы обрушивали в ущелья и долины тысячи пудов снега и льда.
Каким маленьким и беспомощным должен чувствовать себя человек, не понимающий этих могучих явлений природы!
Ежедневно в четыре-пять часов дня снизу из долины сильный порывистый ветер гнал вверх по леднику туман и снеговые тучи.
На склонах гор эти тучи, проходя, оставляли резко очерченный белый след. Ветер скоро стихал, и снова воцарялась ясная, спокойная погода.
Этот вихрь впервые был описан Мерцбахером. Наши экспедиции вот уже в течение трех лет отмечали постоянство, с которым он появляется в определенные часы.
Почти всегда ветер приносил с собой мглу — мельчайшую лёссовую пыль.
Киргизы называли такую мглу «бос-шамал» — пыльный ветер.
Кто-то еще в прошлом году пустил в ход шутку, что это дует на советских путешественников сам покойный немец, недовольный тем, что нашлись люди, забравшиеся на Тянь-Шань дальше, чем он.
Отсюда и появилась в обиходе фраза: «дует папаша Мерцбахер».
Николай Николаевич озабоченно посмотрел вниз, в долину, и сказал:
— Как бы Мерцбахер не застал наших ребят на скалах.
Гусева мы не могли найти — его зеленая защитная гимнастерка совершенно сливалась с окружающим фоном.
Шекланов щеголял в лыжном костюме какого-то немыслимого розового цвета. Этот костюм, в особенности изрядно выцветшие его брюки, служили неистощимой темой для сорокинского остроумия.
Сейчас благодаря этим брюкам их обладатель был довольно быстро обнаружен. Он стоял очень высоко в ущелье, там где кончалась каменная осыпь и начинались скалы. Нельзя было понять отсюда, что он там делал. По-видимому, он полез куда-то в сторону без Гусева.
— Но где же Сух? — спросил Сорокин, не отрывая глаз от бинокля.
— Мана! Мана! — закричал Ошрахун, зоркий и наблюдательный, как все охотники Тянь-Шаня.
— Уй бу юй! — прошептал упавшим голосом Акимхан. — Пропал!
Тут, наконец, увидел Сухорецкого и я. Он шел медленно, но довольно уверенно вдоль отвесной стены.