Николай Николаевич швырнул недокуренную самокрутку.
— Я один останусь, товарищ Сухорецкий, — сказал он решительно. — Ну, повожусь подольше. Георгий Николаевич поможет мне…
Сухорецкий посмотрел ему в глаза.
— Мы и так слишком многим рискуем, Николай Николаевич, — сказал он сухим, официальным голосом. — Вы знаете, сколько стоила экспедиция и как ждут от нас результатов съемки. Гусев останется с вами. Подождите меня немного, я сейчас вернусь.
Он поднялся и неторопливыми длинными шагами двинулся за Гусевым.
— Шекланов, Илья! — крикнул он через плечо. — Начинайте дележку.
Мне сразу опротивело все на свете — и ледник, и Хан-Тенгри, и озеро. Я отчетливо представлял себе, как будет волноваться за нас Валентин, как тоскливо потянутся эти десять дней. Тяжело будет ему, если наша попытка не удастся, и омрачена будет радость в случае успеха.
Я закрыл глаза и попытался себе представить подъем по склону. С фотографической точностью вырисовывалась передо мной фигура Валентина с накинутой поверх рюкзака штормовой курткой. Попробовал поставить силой воображения чью-нибудь другую фигуру — нет, ничего не выходит, все расплывается.
— Может быть и мне остаться? — мелькнула нехорошая мысль. — Без Валентина опасности возрастают на добрых пятьдесят процентов.
Из-за камней показались возвращающиеся Сухорецкий и Гусев. Становилось жарко. Сухорецкий снял свою ватную куртку и накинул ее на плечи.
Ну что же вы не складываетесь? — спросил меня Гусев. — Каждый час дорог.
Я ничего ему не ответил. Он отвел глаза, вздохнул и опустился на камень.
— Ну, может быть, поговорим о восхождении? — спросил Сухорецкий. — Говори, Илья.
— Скверно будет без Валентина, — сказал я.
— Тебя не об этом спрашивают. — Сухорецкий нахмурился.
— Ну, а не об этом, так не знаю о чем…
— Ты, Сорокин?
— Я уже решил, — торопливо сказал Сорокин. — Во что бы то ни стало Хан-Тенгри должен быть покорен.
— Фу ты, до чего пышная фигура… — сказал Загрубский, подмигивая мне одним глазом.
— Шекланов? — вопросительно окликнул Сухорецкий.
Молчание. Удобно устроившись на рюкзаке с галетами, пригретый солнышком, Олимпий мирно спал. Шесть кулаков разом ткнулись ему в ребра.
Он сладко зевнул и сел, потягиваясь.
— Что ты хочешь сказать относительно восхождения? — спросил его под общий смех Сухорецкий.
— Отчего же, можно взойти, — снисходительным басом пророкотал Шекланов.
— Ну, Валентин, нам пора укладываться, — сказал Сухорецкий, протягивая ему свою широкую костлявую руку с длинными пальцами. — А вы, Николай Николаевич, принимайтесь за дело.
Лагерь закопошился. Снова на раскинутой клеенке выросли кучками «стукачи», сахар, мешочки с крупой.
Сухорецкий сам занялся дележом.
Ко мне подошел Загрубский.
— Товарищ Рыжов, мы сейчас начинаем провешивать Иныльчек. Не пойдете ли вы с Валентином? Будем измерять скорость течения льда.
— Шутите, Николай Николаевич? — удивился Горцев. — Разве это возможно?
— И даже очень… Вот сейчас в два счета это сделаем. Только сумеете ли вы перебраться через весь ледник на тот берег? — спросил меня Николай Николаевич.
— Попробуем…
Мы оделись, взяли ледорубы, кошки, веревку и подошли к Загрубскому.
Тот деятельно готовился. Трехногая станина мензулы возвышалась на гладкой береговой скале. Николай Николаевич яркой эмалевой краской нарисовал на камне стрелу и вывел год, месяц и число.
Горцев складывал высокий тур из крупных валунов.
— Неужели он течет, язви его, — ворчал Георгий Николаевич. — Ей богу, это невозможно узнать. Или вы над нами смеетесь, товарищ Загрубский.
— Сами увидите, — отвечал тот. — Дело нехитрое…
Мы вышли на ледник, который достигал здесь высоты 60 метров, и двинулись к противоположному берегу.
Было жарко. Непрерывные подъемы и спуски на моренных конусах сильно утомляли нас и замедляли движение.
Наконец, мы выбрались на относительно ровное место, с которого хорошо виден был стоявший у мензулы Загрубский. Валентин привязал к ледорубу платок и стал прямо, подняв свой флаг над головой.
Загрубский взял лежавшее рядом с ним весло с привязанной к нему яркой тряпкой и махнул нам вправо. Гусев передвигался до тех пор, пока Загрубский не опустил два раза весло перед собой. Тогда, сделав отметку ледорубом, мы быстро сложили заметную пирамиду и подвязали к ее вершинке маркировочный флажок.
Уходя все дальше и дальше к противоположному берегу, мы через каждые сто метров складывали такие пирамиды на безукоризненно прямой линии, проведенной сквозь трубу мензулы через весь ледник. Теперь уж Николай Николаевич виден был только в сильный бинокль.