Прием был официальный, гостям раздали карточки с планом рассадки. Дотти заказала стол на десять персон. За соседним расположился Гейб Бреннер, один из профсоюзных боссов, которого Скотт в последний раз видел, когда работал на Тальберга. Не измотай он Ирвингу нервы, тот бы еще пожил. Стол на другом конце зала оплатил завсегдатай Алгонкинского клуба и приятель Дотти Марк Коннелли[52], получивший Пулитцера за приторный мюзикл на сюжет Нового Завета, написанный для черных актеров.
Скотт стоял на широком, покрытом ковром помосте, ведущем к площадке для танцев. Мимо, как заведенные, щекой к щеке проносились в головокружительном вальсе неотличимые друг от друга пары студийных сценаристов, зарабатывавших по сотне тысяч долларов в год и праздновавших торжество пролетариата.
Когда он нашел нужный стол, за ним никого не было. Все ушли танцевать, так что Скотт сел и стал наблюдать. Страшно хотелось выпить, но, зная, что к нему будут приглядываться, он заказал колу.
– Вот ты где! – Подошла Дотти с пачкой бумаг, касавшихся очередной богоугодной задумки. – Джентльмен пригласит даму на танец?
– А здесь есть дамы? Боюсь, меня не предупредили.
– Все равно не вздумайте сбежать, мистер. – И она бросила его одного, предоставив ему смотреть на танцующих.
Скотт гадал, куда делся Алан. Кончился вальс, раздались негромкие аплодисменты, началась энергичная румба. Официант принес колу. Скотт дал чаевые, сделал глоток и поставил стакан, помешивая соломинкой лед. Сидеть в одиночестве было неприятно, и он стал искать глазами Сида, или Бенчли, или Дона, когда вдруг увидел ее.
Шейла как раз закончила танцевать и легко скользила по кромке паркета в пепельно-сером вечернем платье. Красоту шеи подчеркивала красная бархатная ленточка, щеки разрумянились. Может, из-за того, что волосы были собраны в тугой пучок, или из-за алой помады, но теперь сходство было почти незаметным, разве что в глазах. Она была одна – никакого противного маркиза поблизости – и шла прямо к нему. Нет, это не наваждение. В своих мечтах днем Скотт забывал, какая она высокая и сильная. Он едва удержался, чтобы не подняться и не поклониться ей. Она его увидела и на этот раз не отвела взгляда. Зато он смутился и посмотрел на ее обручальное кольцо, которое из-за слишком большого камня выглядело ненастоящим.
Приблизившись к его столику, Шейла замедлила шаг. Смешно, но на мгновение Скотт испугался, что она развернется и упорхнет или, еще хуже, попросит перестать на нее пялиться. Вместо этого Шейла, будто в напоминание о первой встрече, чуть заметно улыбнулась и села за стол Марка Коннелли, тоже пустой, и приняла в точности такую позу, какая была у Скотта. Некоторое время они так и сидели рядом – два одиноких человека, наблюдающих за праздником.
Наконец Скотт повернулся к ней – и она сделала то же самое, словно мим. У братьев Маркс была такая старая сценка с воображаемым зеркалом.
Шейла улыбнулась, и Скотт невольно улыбнулся в ответ.
– Вы мне нравитесь, – сказал он, проверяя почву.
– А вы мне. – Английский акцент придавал ее словам несколько удивленную интонацию.
Карты были открыты, и Шейла снова повернулась к танцующим. Скотт все еще продолжал смотреть на нее, и тогда она спросила:
– Может, потанцуем? – Вопрос прозвучал серьезно, словно его задал ученый, предлагающий провести эксперимент.
– С удовольствием, но, боюсь, я уже обещал следующий танец подруге.
– По-видимому, очень близкой подруге.
– Слово есть слово.
– Благородно.
– Скорее, глупо, – сказал Скотт.
Дотти появилась уже с пустыми руками. Скотт извинился, и они присоединились к парам, направляясь к центру площадки.
– Вижу, ты кое с кем подружился, – заметила Дотти.
– Сегодня дружу со всеми.
52
Маркус Коннелли (1890–1980) – драматург, режиссер, актер, получил Пулитцеровскую премию в номинации «За лучшую драму» за мюзикл «Зеленые кущи» (1930 г.), в действительности основанный на сюжетах Старого Завета.