Михаил засыпал их вопросами:
— Ну как — удачно ли сходили? Как вас там приняли? Как «адрес»? Понравился ли Николаю Васильевичу?
— Дивный, дивный человек! — восторженно забасил хозяин квартиры. — Мы думали: писатель — стало быть, какой-то недосягаемый для нашего брата человек, а он— проще простого!.. Такой душевный, обходительный!
— Да! Хороший человек! Хороший! — поддержал его Федор Афанасьев. — Кто правдой да заботой о ближнем своем живет, в том доброго человека сразу увидишь! Совсем уж слаб, лежать ему и то трудно, а он и принял, и разговаривал приветливо!..
— Адрес-то! Адрес-то — как?.. — торопясь услышать о главном, спросил Михаил.
— Адрес вот Федор читал. Николай Васильевич вслух попросил прочитать! — ответил Егор Климанов. Усмехнулся, лукаво глянув на Афанасьева: — Волновался Федор. Щеки поначалу красными пятнами покрылись: ну-ка — перед таким писателем наше, рабочее, сочинение читать! Но — молодец, не подкачал! Без запиночки прочел! Внятно!.. Только покашливал местами.
— Николай Васильевич разволновался, благодарил все! — заметил Николай Богданов. — Такого, говорит, еще не бывало в России!.. Огромное, говорит, вам спасибо!..
Уже сидя за столом, все продолжали говорить о Шелгунове. Невольно разговор сбился на то, что тот болен безнадежно, что жить ему осталось, пожалуй, совсем немного.
— Тяжело и думать об этом, — воскликнул Гавриил Мефодиев. — Лучше и не поминать!..
— Что тяжело, то — да, — опечалептто покивал над чашкой остывающего чая Федор Афанасьев. — Но… все же… Ежели случится такое?.. Ведь надо нам будет как-то участвовать в похоронах… Я так полагаю.
— Да… обязательно! Надо будет! — подхватил Егор Климанов. — Само собой, венок с подходящей надписью: мол, от рабочих, и сами соберемся, проводим в последний путь…
При этих словах все посмотрели на Михаила: мол, как к этому отнесутся интеллигенты…
— Видите ли, — заговорил он. — Участвовать открыто в… такой процессии… рабочим… Это, пожалуй, слишком большой риск… Это надо обдумать… Давайте пока отложим этот разговор…
— Да, да, не надо теперь об этом! Не надо! — снова воскликнул Гавриил Мефодиев, — Человек живой, а мы — такое…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Говорить, однако, пришлось довольно скоро. Весть о смерти Шелгунова разнеслась 12 апреля, в пятницу, поздно вечером. Объявили об этом на литературном вечере в зале городской думы, и к утру печальную новость узнал весь Петербург.
В субботу, вечером, вновь собрались у Мефодиевых. Михаил заранее знал, что разговор опять пойдет об участии рабочих в похоронах Шелгунова. Об этом собрании он был предупрежден через Вацлава Цивииьского в полдень. Вдвоем с ним и посовещались: как быть, соглашаться ли с другими членами Центрального рабочего кружка насчет такого участия?.. Цивиньский был против, сам Михаил — тоже. Недавний арест Василия Голубева подсказывал: необходима особая осторожность!..
Собрание, как Михаил и предполагал, сразу же началось бурно. Мнение рабочих было единым: участвовать в похоронах организация должна (именно организация, а не какая-нибудь группка), поскольку всем рабочим, входящим в нее, надо же, наконец, однажды почувствовать себя как единую сплоченную силу. А то организация есть, даже название вон какое сами же ей подобрали — «Рабочий союз», но какой же союз, ежели весь он — из отдельно существующих кружков, рядовые члены которых знают лишь «своих».
Аргумент был сильный. Михаил и сам думал об этом.
Организация действительно должна объединяться общим действием, ей необходимы конкретные, реальные проявления общей воли, необходимы выходы за пределы кружковщины… Все это так. Но и другое было верно: организация только что создана. Позади у нее немало самых горьких уроков, из которых надо научиться делать выводы. Можно одним, плохо обдуманным выступлением перечеркнуть все, созданное с таким трудом…
— Так как, Михаил Иваныч? Что решил!? Мнение получается такое: надо нам участвовать в похоронах. Демонстративно, так сказать…
Михаил как будто не сразу услышал эти слова Федора Афанасьева, обращенные к нему. Сутулясь, поднялся, тяжело оперся кулаками о край стола. Помолчал. Вокруг все притихли. Ждали, что скажет он.
— Думаю, други, не стоит говорить вам теперь о том, как мы должны быть осторожны, осмотрительны… Раз вы решили участвовать в похоронах, как только что сказано, демонстративно, то и надо все это видеть перед собой, всю возможную опасность такой демонстративности. Стихийности мы тут не должны допустить! Нам надо все как следует продумать. Коли мы организация, то именно организованностью мы и должны быть сильны, порядком и выдержкой.
— Это уж так! — крякнув, кивнул Федор Афанасьев. — А то, ежели россыпью да с кондачка все делать, да суматошливо, пожалуй, себе лишь навредим. Городовых туда нагонят!.. — не договорив, он махнул рукой.
— Да уж и городовых и филеров там будет — пруд пруди! — вставил свое слово его брат.
— Вот мы и должны все обдумать заранее. На опасное, большое дело решаемся! Немалый риск для нас, повторяюсь! Немалый… — Михаил поправил упрямое крылышко русых волос, озабоченно оглядел членов комитете. — Надо составить план наших действий и строго его придерживаться. Прежде всего: первыми к дому Шелгунова мы являться не должны. Прийти надо почти к самому выносу, когда соберется побольше пароду. Вперед не выдвигаться до поры. Держаться в сторонке, но опять же не толпой, чтоб не слишком обращать на себя внимание. И лишь в самый последний момент — может быть, когда тронется процессия, — влиться в нее. Но влиться — организованно. И держаться — сплоченно. Потом такое дело: с Воскресенского проспекта на Волково кладбищо прямой путь — по Литовской?
— По Лиговской, — ответило сразу несколько голосов.
— Так вот, идти надо не по Лиговской. Эта улица малолюдна, и на ней поэтому нам лишь риска больше…
— А пользы меньше, — подсказал Гавриил Мефодиев.
— Да, а пользы меньше, — как на человека, понявшего его мысль с опережением, посмотрел на него Михаил. — Стало быть, нам надо направить всю процессию через Литейный. и Невский на Лиговскую и уже далее — к Волкову кладбищу.
— Дать крюка?! — усмехпувшись, спросил Николай Богданов.
— Вот именно! Дать такого «крюка», чтоб «зацепить» им поболее народу! А там, где многолюдно, полиция не рискнет применить силу! Да, если уж решено выходить «на народ», то именно «на народ» и надо выходить! Чтоб нас увидело как можно больше людей.
— Это уж так! — солидно кивнул Петр Евграфов и спросил: — А где во время шествия нашим держаться?
— А как вы сами думаете? — с улыбкой посмотрел на него Михаил.
— Да как?.. — ответно улыбнувшись, Петр Евграфов потер переносицу. — Народ говорит: куда иголка, туда и нитка!..
— Вот именно! Стало быть, надо стать «иголкой», надо возглавить шествие. Вот тут и необходимо будет уловить момент… Сыграть на неожиданности!.. — Михаил помял пальцами широкий подбородок. — Думаю, сделать надо будет так… Кто-нибудь из студентов, когда наступит момент, крикнет: «Рабочих — вперед!» И тут группа рабочих, с венком, должна быстро оказаться во главе процессии и начать шествие, чтоб у полиции не осталось дажо времени на то, чтоб опомниться. Думаю, только так надо действовать. И это еще не все… — Он обвел взглядом сидящих вокруг стола. — Наш центр должен уцелеть! Но и тех рабочих, которые будут открыто участвовать в демонстрации, надо предупредить: пусть на кладбище во время панихиды рассеются в толпе и, не дожидаясь окончания похорон, со всеми предосторожностями расходятся, кто куда. Дело, на которое мы идем, — крайне опасное для всей организации.