Постепенно, не сразу, этот диковатый подросток привязался к Михаилу, как к единственно родному человеку. В начале лета Валериан даже переселился на ту же самую улицу, на которой осенью снял квартиру Михаил. На Можайской жил с отцом товарищ Валериана, у него-то он и поселился. Подружились они осенью 88-го года, когда оба начали заниматься в рисовальной школе.
Вскоре после переселения Валериана на Можайскую улицу Михаил познакомился с этим его товарищем — Василием Воробьевым.
В Петербург тот приехал с отцом на заработки из Галичского уезда Костромской губернии. Работал, как и отец, — маляром.
До отъезда Михаила на родину Василий приходил к нему на занятия вместе с Валерианой. Два раза и Михаил побывал у Воробьевых, перед самым отъездом: приносил Валериану кое-что на сохранение.
Вечером, на второй день своего приезда в Петербург, Михаил зашел на квартиру, снимаемую Воробьевыми. И Валериан, и Василий были дома. Оба обрадовались его появлению.
— А я уж и не чаял, что увижу вас снова! — воскликнул Валериан, увидев его.
— Да вот, как видишь, опять здесь! — Михаил крепко пожал руку Валериану, удивился, оглядев его: — Да ты, друже, совсем уже мужчина! Ишь как за лето-то вытянулся! — Подмигнул: — Может, прогуляемся малость?..
— Я — сейчас. Только пиджак накину…
Валериан быстро оделся, и они вышли.
— Так как твои дела? — спросил Михаил, когда они оказались на улице. — Как занятия?
Валериан пожал плечами:
— Пока никак. Я спросил Сивохина насчет занятий, и он обещал заняться со мной, когда вернется. Вот на днях он приходил ко мне, приносил для переплетения несколько книжек и просил заходить. Он опять живет на Захарьевской улице с Разумовским.
— Стало быть, он уже здесь… Это хорошо! А то я приехал и — никого вокруг! — Михаил улыбнулся. — Сегодня же схожу к нему.
— Так вы насовсем в Питер? — спросил Валериан и добавил: — Свертки-то, которые вы мне принесли перед отъездом, так и лежат, и тот ящик, который дали мне перед пасхой, — тоже лежит. Я все думаю: «Вот уехал Михаил Иваныч, и неизвестно — вернется ли…»
— Ничего, пускай это все полежит! — Михаил улыбнулся. — Оно — как: хлеба не просит? Нет? Ну, тогда, я думаю, терпимо! А в Питер я, друже, ненадолго. Вот дождусь, какое мне тут место подыщут, и укачу куда-нибудь…
— Жаль… — огорчился Валериап. — Опять я останусь один…
— Почему же — один?! А мать? А Станислав?..
— Я не об этом… Вас тут не будет… — еле слышно сказал Валериан. — Вы вот уехали на все лето, и для меня весь этот город как будто опустел…
Михаил, смущенный таким признанием, не сразу нашел, что сказать. Запоздало проговорил, положив руку на плечо шагавшего рядом подростка:
— Заранее, казак, не горюй… Еще увидим, как оно впереди-то будет…
В тот же вечер Михаил побывал у Сивохина и Разумовского. На следующий вечер — у Егора Климанова. Через два дня встретился с Вацлавом Цивиньским, вернувшимся в Петербург из Вильно — со своей родины. Снова началась для Михаила тайная, опасная работа, которой он жил уже несколько лет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Весной, после удачно проведенной первомайской маевки, Михаил хотел взяться за организацию рабочего кружка на Обуховском заводе, крупнейшем за Невской заставой.
В начало года ему удалось восстановить кружок на Путиловском заводе, распавшийся было из-за арестов, произведенных там. Организация успешно разрасталась, охватывая все новые и новые фабрики и заводы, между тем Обуховский завод оставался вне ее деятельности. До сих пор там действовали без заметного успеха лишь пропагандисты-одиночки, да и те — самого разного толка. Михаил слышал: даже в семидесятом году, когда на Невской бумагопрядильной фабрике произошла стачка, прогремевшая на всю Россию, обуховцы никак не откликнулись на нее. Завод — сталелитейный, находящийся на особом положении, порядки на нем — жесткие.
Осуществить задуманное ему весной не удалось: слишком сложным, перегруженным временем была для него эта пора, затем он уехал на Кавказ.
В «Рабочий союз» входил всего один обуховец — молодой фрезеровщик Василий Яковлев. К его помощи Михаил и решил прибегнуть. Еще в мае, когда речь зашла о переезде Федора Афанасьева в Москву, Михаил предложил создать специальный кружок для подготовки из наиболее подходящих, развитых рабочих ответственных организаторов, которые самостоятельно могли бы налаживать и развивать кружковое дело, заводить связи в рабочей среде, заниматься пропагандой и агитацией. К возможности создания такого кружка «Рабочий союз» уже подошел, такие люди в нем уже имелись. Василий Яковлев был одним из них. За два года участия в организации он приобрел и знания, и опыт, прочитал мною книг. Спокойно-добродушный, рассудительный двадцатилетний парень пользовался авторитетом и среди тех рабочих, которые были уже в годах.
В Конце непогодного воскресного дня Михаил отправился к Яковлеву домой.
Заодно он хотел побывать и в Смоленской (Корниловской) вечерне-воскресной школе, находящейся там же — за Невской заставой. Надо было повидаться с бывшей курсисткой, преподающей в этой школе, — Надей Крупской, а также с Мещеряковым, тоже ведущим там занятия.
Одет был Михаил во все «конспиративное» — под рабочего. Может быть, в последний раз надел он свои «пропагандистские доспехи» (так пошутил однажды насчет этой своей одежки). И день выдался словно бы какой-то прощальный, точно опечаленный чем-то. Сырой, серенький ноябрьский день. Ночью выпал снег и к полудню растаял. Размытое, будто навсегда ослабевшее солнце изредка выглядывало из-за низких туч, и вновь его затягивало наглухо. Выглянет, озарит все раззыбленным немочным светом, просияет по лужам, по слякотным мостовым и панелям, и опять найдет помрачение… К вечеру его и вовсе затянуло.
В рано сгустившихся сумерках Михаил подходил к Гостиному двору, к остановке конки. Со стороны залива на город нанесло низкий клочковатый туман. Начал сеяться мелкий дождь. Сквозь эту унылую пелену едва проступали купола храмов, едва проскваживали ее красноватые огоньки фонарей.
Михаилу, ссутуленно шагавшему под моросящим дождем, припомнился его первый приход к рабочим гаванского кружка.
Вечер тогда выдался почти такой же — промозглый, истинно питерский осенний вечер. На углах зажигались газовые горелки, в напитанном сыростью воздухе словно бы зависли огромные радужные шары. Так же тускло светились тогда витрины аптек, магазинов, окна трактиров, кондитерских, портерных…
В небольшой, крепко прокуренной комнатушке Владимира Фомина их собралось около десяти человек. Народ в основном молодой. На всякий случай (чем черт не шутит, вдруг занесет кого не надо!) на столе — нехитрая закуска, бутылка вина: просто собрались молодые компанейские люди ради обычной пирушки…
В тот первый свой приход Михаил был представлен рабочим как Федор Васильевич (в целях конспирации все студенты-пропагандисты придумывали себе новые имена и отчества), тут же условились, что для кружковцев он просто рабочий, такой же, как и все они, никакой не студент. Да в рабочей одежде он и вполне соответствовал своему новому званию: коренастый, широколицый, крупнорукий, подвижный, с небольшой светло-русой бородкой, в потертом пиджачке и шароварах, заправленных в голенища грубоватых сапог… По тому, как рабочие смотрели на него при знакомстве, он понял, что принят ими, одобрен…
Сколько потом у него было таких и осенних, и зимних, и весенних вечеров!.. Не перечесть… Все в этом городе было полно для него живой памяти…
Увлеченный этими мыслями, Михаил не заметил, как дошел до Гостиного двора, до того места, где останавливается конка. Громоздкий двухэтажный вагон «Невской оказии», запряженный парой мокро блистающих крупами лошадей, подкатил к остановке почти тут же.