Да, было. Инженеры-землеустроители уже научились приспосабливать планеты к нуждам людей и имели огромный опыт. Они могли очистить ядовитую атмосферу, растопить полярные льды, охладить тропики, возделать пустыню и уничтожить джунгли. Они могли даже поднять материки там, где нужно, и утопить их в океане, где не нужно. Это делалось с помощью гравитронных бомб, которые взрывали в тщательно выбранных местах. Каждая такая бомба имела размеры небольшого дома, и собирали ее в специальной камере, глубоко под поверхностью планеты. Как они действовали — никто не знал, кроме фирмы, которая их выпускала; это держалось в секрете. Но что из этого получалось — знали все. Гравитронная бомба вызывала вспышку сейсмической активности. Кора планеты раскалывалась, высвобождалась магма, залегающая под корой, что активизировало тектонику самой планеты. Конечно, получалось такое не везде, а только там, где перекрывались тектонические плиты; но обычно у землеустроителей был достаточно широкий выбор.
Гравитронные бомбы подняли из глубин халвмеркского океана цепь огнедышащих вулканов. Лава вулканов остыла, обратившись в камень и сформировав цепь островов. И прежде чем вулканическая активность угасла, острова срослись, превратившись в сплошную дамбу между двумя континентами. Потом было уже сравнительно просто снести водородными бомбами слишком высокие горы. И уж совсем простым оказался, последний шаг — выровнять пересеченную местности с помощью плазменных пушек. Те же самые пушки выгладили поверхность бывших островов, превратив ее в неимоверно прочную каменную дорогу от континента до континента, почти от полюса до полюса, единственную на планете дорогу длиной в двадцать семь тысяч километров.
Конечно, затраты требовались громадные. Но корпорации, которым принадлежало на Земле все, были всемогущи. Предполагалось, что создать консорциум окажется нетрудно — так оно и вышло, ибо хорошие прибыли здесь были обеспечены навечно.
Вынужденные переселенцы на Халвмерк стали кочевниками в подлинном смысле слова. В течение четырех лет они работали, выращивая и храня зерно до того дня, когда прилетали корабли. Это событие было долгожданным, самым важным и самым волнующим в цикле их существования. Когда корабли предупреждали о своем приближении, все работы прекращались. Зерно оставляли в поле на корню, и начинался праздник, потому что корабли привозили все, что позволяло жить на этой не слишком гостеприимной планете. Иногда это были свежие семена, потому что мутировавшие культуры неустойчивы, а среди фермеров не было ученых, способных сохранять сорта. Одежда и запасные части к машинам, новые радиоактивные стержни для атомных реакторов… Тысячи наименований товаров, которые поддерживали механизированную цивилизацию на планете, не имевшей своей промышленности. Корабли оставались здесь столько, сколько было необходимо, чтобы разгрузиться и заполнить трюмы зерном. Потом корабли улетали, и праздник шел к концу. Теперь игрались все свадьбы — в другое время это было запрещено законом, — заканчивались все пиры, выпивалось все спиртное…
А потом начинался переход.
Они двигались, как цыгане. Капитально здесь были построены только толстостенные зернохранилища и ангары машинных станций. В них снимали все перегородки, раскрывали высокие ворота и закатывали под крышу грузовики и вертолеты, комбайны, сеялки и другую сельскохозяйственную технику. Жизненно важные узлы машин оборачивали тканью, все механизмы покрывали силиконовой смазкой — в таком виде техника пережидала летнюю жару, пока следующей осенью фермеры не возвращались.
А все остальное уезжало. Из зала собраний и других куполов выпускали воздух, их сворачивали и паковали. Все остальные строения — узкие и длинные — снимали с подпорок и ставили на подрессоренные тележки. Резали овец и коров и заполняли морозильные камеры мясом. С собой брали лишь несколько кур, овец и телят — на новом месте предстояло разводить новые стада, законсервированную сперму везли с собой. Женщины заготавливали и консервировали еду на месяцы вперед.
Когда все было собрано, фермерские трактора и грузовики сначала стаскивали жилые модули в колонну, составляя из них длинные поезда, а только потом отправлялись на консервацию в капитальные здания. Теперь наступала очередь тягачей. Четыре года они стояли на фундаментах, работая генераторами электроэнергии. Теперь они опускались на грунт и подкатывали, урча, на свои места во главе каждого поезда. Соединялась сцепка, кабели — и поезд оживал. Герметизировались окна, включались кондиционеры… Их не выключат, пока не доберутся до зоны сумерек в южном полушарии. Когда пойдут через экватор, термометр может показать и все сто. Хотя по ночам температура падает, особенно на это рассчитывать нельзя: Халвмерк оборачивается вокруг своей оси за восемнадцать часов, ночи слишком коротки, жара не успевает спадать. Правда, иной раз доходит и до пятидесяти пяти, но и при такой температуре без кондиционера не проживешь…
— Ян Кулозик, здесь вопрос к тебе. Слушай сюда, Кулозик, я приказываю!.. — После целого вечера беспрерывного крика Чан Тэкенг слегка охрип.
Ян отвернулся от карты и встал к собранию лицом. Вопросов было великое множество, но он и рта не раскрыл, пока все не затихли. Потом заговорил:
— Слушайте внимательно. Я все детально продумал и рассчитал. Все, что нужно сделать. Цифры я вам скажу, но прежде всего вы должны решить. Берем мы зерно или нет? Это самый главный вопрос. Что надо уезжать — с этим никто из вас спорить не станет. Но прежде чем решать насчет зерна, подумайте о двух вещах. Если корабли придут, им нужно будет зерно, потому что люди будут голодать. Без нашего зерна умрут тысячи, может быть, миллионы людей, и их смерть будет на нашей совести. А если корабли не придут, что ж, тогда умрем мы. Резервов у нас почти нет, изношенные детали заменить нечем. Два тягача уже снизили выходную мощность, и после перехода им нужна будет новая зарядка. Несколько лет мы еще протянем, но в конце концов нам крышка. Подумайте об этом, потом решайте.
— Господин председатель, я прошу слова.
Когда Градиль поднялась и потребовала внимания, Ян решил, что ему предстоит долгая и утомительная борьба. Эта старуха, глава семьи Махровых, олицетворяла здесь консервативные силы, боровшиеся против любой новизны. Она умна, но у нее мышление крестьянки: хорошо только старое, все новое плохо, любые перемены не к добру, и жизнь должна быть неизменной. Остальные старейшины всегда слушали ее с почтительным вниманием, потому что она, как никто другой, умела облечь в слова их однообразные, абсурдные умозаключения. Когда она поднялась, все притихли, ожидая, что сейчас она утешит их — их же собственной глупостью, ссылаясь как на закон на древние, узколобые предрассудки.
— Вот я послушала, что говорит этот молодой человек. И я его мнение уважаю, хотя он не старейшина и даже не член одной из наших семей.
Умница, подумал Ян, прежде чем браться за аргументы, она меня с дерьмом мешает.
— Но хоть это и так, — продолжала Градиль, — надо прислушаться к его мыслям и судить о них, невзирая на то, кто их высказал. Он правильно сказал. Иначе нельзя. Зерно забрать надо. Хлеб — издревле наш долг, это смысл жизни нашей. Я предлагаю голосовать, чтобы никто потом не мог пожаловаться, если что-то будет не так. И призываю всех вас согласиться с тем, что надо двигаться немедленно и взять с собой зерно. Кто не согласен, пусть встанет.
Чтобы встать под этим холодным взглядом, надо было иметь характер посильнее, чем у кого бы то ни было здесь. Вдобавок все были смущены. Сначала эта новая идея, какой у них и в мыслях никогда не было, а уж тем более сейчас, когда от решения могла зависеть жизнь. Потом эту идею вдруг поддержала Градиль, а ее воля почти всегда и во всем совпадала с их собственной. Очень это смущало. Тут надо было подумать, а пока подумали — уже поздно было встать, да еще эта ее физиономия… И вот так, несмотря на раздраженный ропот и несколько мрачных взглядов, предложение было принято.
Яну это не понравилось, но протестовать он не стал. Однако подозрения у него остались. Он был уверен, что Градиль ненавидит его не меньше, чем он ее. И тем не менее она поддержала его идею и остальных заставила. Когда-нибудь ему придется платить за это; как — он сейчас не мог себе представить. Ну и черт с ним. Главное — согласились.