— Люди, — проговорил Ворон, — полагают, что мертвые Люди все еще живы. Во плоти своей и даже в сухих костях.
— Да ну! — не выдержал Дарр. — Не могут же они так думать!
— Могут. Они также полагают, что мертвые чувствительны к оскорблениям и почестям. Когда всё, что они суть, сгниет так, что даже Воронам нечем будет поживиться, и погрузится в землю. Когда живые выкапывают ямы в земле, достают эти кости и вновь скрывают их.
— Не может быть.
— Они полагают, что мертвые по-прежнему среди них, как прежде. Они навещают мертвых в местах, где те умерли, или же, напротив того, — избегают оных мест, ибо мыслят, что усопшие все еще там, исполнены злобы или жажды отмщенья.
Дарр Дубраули с трудом разбирал все это на высоком наречии Воронов.
— Но вы же говорили, сударь Ворон, что их прячут под землей и закапывают.
— Истинно так. Или сжигают до черного праха на кострах. Не важно. Где бы ни были мертвые, они суть Царство: царство мертвых Людей — как есть царство Людей живых. Из своего царства они тянутся к Людям живущим.
— Царство? — переспросил Дарр Дубраули, который не знал этого имени или слова.
— Царство, — повторил Ворон. — Как царство Воронов. Мыслю, даже Воро́ны могут оказаться царством.
Дарр Дубраули не знал, являются ли Воро́ны царством. Что это? Место, где они собираются? Вроде зимней ночевки? Царство. Он проглотил это слово из высокого наречия, как ядро ореха, и оно стало принадлежать ему.
Царство мертвых Людей. Странные птицы, подумал он, эти Во́роны, раз такое выдумали.
— Эх, хотел бы я полететь туда, где бы оно ни было. И посмотреть.
Он вскинул голову — показать, что это шутка.
Ворон распахнул широкие крылья. Дождь стих, и порывы холодного ветра теребили вечнозеленые Ели.
— Если долго будешь вкушать Их мертвецов, Ворона, быть может, и долетишь.
Не прощаясь, черная птица спрыгнула с ветки и поднялась в воздух.
Когда Лисья Шапка наконец пришла и отыскала Дарра, она еще больше выросла — настолько, что он даже засомневался, она ли это. Но никто другой не стал бы носить на голове лисью шкуру, и никто другой не заговорил бы с ним и не стал слушать его ответ.
Он ужасно обрадовался. И сам не знал почему. Они гуляли вместе. Она, похоже, не просто покидала поселение на озере, но, подобно Бродяге, побывала в краях, где все иначе, чем здесь, и не хотела говорить об увиденном — или не могла, потому что не находила слов. Она стала словно ответом на загадку, которую ему еще не загадали, — хотя такую мысль Дарр Дубраули в те годы еще не смог бы подумать.
Он был так счастлив, так хотел вернуть ее в свой мир, что отвел в тайное место — показать свое сокровище, о котором не говорил никому, ни одной Вороне.
— Что это?
— Увидишь.
— Это далеко?
— Близко. Очень близко. Вот тут.
Она рассмеялась, потому что ничего не увидела. Вокруг только волновалась под ветром высокая трава. Дарр привел ее к небольшому каменистому выступу, скрытому колючим кустарником. Он осмотрелся и прислушался — нет ли рядом других Ворон.
— Вот тут, — повторил он и сунул голову под один из кустов, чтобы показать ей, куда смотреть.
Она встала на колени, заглянула под листву и увидела ямку в камне.
— Мое, — заявил Дарр.
Возможно, тогда, в молодые годы, он и вправду считал, что ни одна другая Ворона не собирала сокровища, как собирал он. Разумеется, это делают многие — они этим славятся, — но никогда и никому не открывают своих тайников и словом не обмолвятся, что те вообще существуют. Вороны постарше отлично знают, что их друзья и соседи могут копить драгоценности, и если кто-то увидит, как Ворона поднимает какую-то вещь, несъедобную, бесполезную, но любопытную, за ней стоит проследить; а она, если заметит слежку, тут же бросает добычу, словно в ней нет ничего интересного: лучше так, чем показать свой тайник.
— Тебе брать нельзя, — добавил Дарр.
В тайнике лежала половинка ракушки с перламутровыми разводами на внутренней стороне — Дарр перевернул ее, чтобы Лисья Шапка рассмотрела. Еще там лежало несколько кусочков слюды, желто-коричневых, как прошлогодняя листва, пока он их не поднял к солнцу. Камешки с прослойками блестящего кварца. Кусочек сломанного серебряного браслета, какие носят Люди, — его она опознала — и осколок стекла. Сейчас Дарр Дубраули уже не помнит, какие еще сокровища там хранились; он смеется, когда пытается вообразить, что мог там спрятать, и когда вспоминает, что еще крал и прятал в иные эпохи и в иных мирах, — бывало, спрятанное оказывалось вовсе не драгоценностью, а чем-то куда хуже.