Они шли долго. Иногда она торопилась, чтобы скорее вернуться домой, расспрашивала его о Певце и Людях в поселении, рассказывала, что ей подарили, что она принесет назад, — если бы он это увидел, то позавидовал бы и захотел забрать подарки в свою сокровищницу, — но она так ничего и не показала. Иногда Лисья Шапка шагала бесцельно, словно собиралась навсегда остаться в этом царстве. С высокого холма она показывала ему поселения Людей, раскинувшиеся вдали, дальше, чем позволяло увидеть его новое близорукое зрение. Там прогуливались Олени; одна Косуля подняла точеную голову и посмотрела на них.
Снова приближалась зима. Он уже не мог толком сказать, в какую сторону они идут, не мог понять, где подень, а где помрак, потому что алое солнце мелькало среди деревьев там, где ему совсем не положено, будто издеваясь над Дарром. А когда он ел в последний раз?
— Запомни все это, — говорила ему Лисья Шапка. — Запомни и напоминай мне, если я забуду.
— Хорошо, — согласился Дарр, чувствуя, как забывает, как память утекает с каждым мгновением, так что много позже придется заново ее создавать — все деревья и всех зверей.
А потом их там уже не было.
— Пришли, — сказала Лисья Шапка, раскинув руки.
Лес поредел, закончился, но не так, будто они из него вышли, а словно деревья ушли оттуда, где стояли девочка и птица.
Вот озеро и остров на нем. И всхолмье за ними.
— Что это было за царство? — спросил Дарр Дубраули. — Что это...
— Счастливая долина, — ответила Лисья Шапка.
Сейчас она казалась бледной и голодной, такой же как Люди, что сидели вокруг нее, когда Дарр закричал: ее будто мучила тоска. Но «здесь» было не «там».
— А почему... — спросил он, — почему мы вернулись таким путем? Я ведь иначе туда попал?
Она смотрела вдаль, прикрыв глаза ладонью от солнца.
— Нельзя выйти тем же путем, каким вошел, — ответила Лисья Шапка. — И если снова туда отправишься, то не войдешь тем же путем.
— Да?
— Потому что, — добавила она, — вернуться вообще невозможно. Только идти вперед.
Широким шагом она двинулась вперед по разнотравью. Дарр Дубраули полетел к старому Дубу: с него он впервые увидел Людей, которые — вот так так! — на том же месте и стояли. Дарр выкрикнул клич прощания, подумав, что, быть может, никогда больше ее не увидит, хоть это и невозможно. Ка! — закричал он. Только это. Но стоило ему произнести это слово — Ка! — мир вокруг изменился: луна, вересковая пустошь, гора, бегущая девочка, которая подняла руку, но не оглянулась, — все разлетелось в разные стороны, стало огромным, но более четким, чем прежде.
Воронье зрение вернулось к Дарру.
Деревья перестали на него смотреть, небо не давило, а солнце потеряло лицо. От озера поднимался холодный синий воздух. И весь мир раскинулся вокруг, открытый для зоркого глаза.
И там, вдалеке, вон там он увидел проблеск сине-черно-фиолетового: Вороны, чем-то занятые на земле. Тут все ясно. Что они там нашли? Что едят?
Он опять закричал: Ка! Ка! — и издалека, где услышали его клич, послышались отклики. «Кто ты такой и чего тебе нужно?» — кричали Вороны, но Дарр Дубраули ответил только: Ка! — и остальные снова откликнулись, и из их кличей сплетался мир. С другой стороны послышался другой зов, откуда-то с поклюва, да: «Подлетишь ближе, и я тебе всыплю!» Дарр Дубраули расхохотался, и от его смеха бурые поля и золотые леса, далекая река, вороньи владения стали сильней, ясней. Его острый взор охватил их. Вот Ка, и вот Дарр здесь.
Только когда Лисья Шапка вернулась в свою деревню, она поняла, что миновал не один сезон, но много лет утекло за несколько дней с тех пор, как она ушла в лес за украденной шкуркой. Знакомые повзрослели и состарились, некоторые умерли; выстроили новые жилища, и в них поселились новые семьи. Она чуть не умерла от неприкаянности. Певец — он постарел, но не изменился — единственный не удивился, увидев ее, единственный не стал в опаске сторониться ее. Он обнял ее, и она заплакала и надолго осталась с ним, бледная и безмолвная, а он заботился о ней.