Выбрать главу

Гольфарб не смогла ответить на мои вопросы. Флед исчезла рано утром в субботу и вернулась только пару часов назад. Не было смысла спрашивать Вирджинию, как наша гостья смогла покинуть госпиталь — мы оба знали ответ — но меня расстроило, что флед не предупредила о планируемой эскападе[32].

«А зачем?» — спросила Вирджиния — «Что бы ты смог изменить?»

Должен признать, я не в силах ничего изменить, но ответил ей, что, если бы был её «гостем», то дал бы знать о своих планах, чтобы скоординировать…»

«Скоро всё узнаешь. Она не кажется мне скрытной».

«Как и ты» — подумал я, улыбаясь про себя.

Гольфарб продемонстрировала мне таблицу с физическими параметрами флед. Она была именно тем, чем казалась: черты лица, строение зубов и группа крови удивительным образом совпадали с шимпанзе. Но её глаза, как и у прота, были способны видеть в ультрафиолетовом спектре. Однако чувствительность к свету была значительно ниже, чем у предшественника, поэтому флед не нуждалась в солнечных очках, которые придали бы ей комический вид, как у животных, выступающих в цирке. Результаты анализа ДНК пока не пришли из лаборатории.

Я протянул таблицу Вирджинии, промямлил что-то вроде «Ну, вот мы и снова здесь» — и поднялся, чтобы уйти.

«Не совсем» — сказала она на полном серьёзе — «Флед, если можно так выразиться, совершенно другое существо, нежели прот. На твоём месте я была бы с ней поосторожней».

* * *

Я встретил флед во втором отделении (здесь лежали пациенты с серьёзными неврозами и психозами без склонности к жестокости). Она играла в дартс[33] с Говардом (не путайте с Хауи[34], известным камерным скрипачом и бывшим резидентом МПИ). На ней была свободная жёлтая сорочка, но на ногах не было обуви. Возможно, персонал не смог найти ничего подходящего по размеру.

К моему удивлению вокруг флед не толпились желающие отправиться с ней на Ка-Пэкс, как ожидалось. Игровая комната, обычно заполненная шестью-семью пациентами, занятыми в разных активностях (особенно когда за окном шёл дождь), сейчас была пуста, за исключением флед и её компаньона.

«Куда все подевались?» — спросил я Говарда.

«Человек-жаба» откровенно заявил, что пациенты и бо́льшая часть персонала стараются держаться от флед подальше.

«Но почему?»

«Она их отталкивает».

«Отталкивает?»

Флед стояла рядом, но впервые держала рот на замке.

«Она ведёт себя как говорящая обезьяна».

«И?»

«Они не хотят разговаривать с обезьяной, которая может ответить. Особенно если она умнее их самих».

«А в чём проблема?»

Его большие глаза на выкате сосредоточились на мишени.

«Флед напоминает им, что они тоже отчасти просто говорящие обезьяны. Никто не может принять этого».

Я представлял себе много возможных трудностей, связанных с визитом флед, но только не такую.

«А как же ты? Спокойно воспринимаешь это сходство?»

Дротик улетел к цели. Когда он попал мимо мишени, Говард повернулся ко мне.

«Доктор Брюэр, я самый уродливый из живущих. У меня нет приятного образа самого себя, который нужно защищать».

Даже родители и родственники испытывали отвращение к Говарду. Он не был красивым даже в младенчестве: глаза и рот, как и вся голова, были слишком большими, а нос и уши совсем крохотными.

«Но флед — не обезьяна» — напомнил я — «Она даже не относится к земным существам».

«Нет» — согласился Говард — «Она — прекрасный орф[35]. Но для большинства людей она выглядит некрасивой. Люди терпеть не могут уродство: ««Не приведи Господь…» и подобное дерьмо».

Я опасался, что он сейчас разрыдается. Его чрезвычайная чувствительность к этой истине была, по сути, причиной прибывания Говарда в госпитале. Но я не хотел, чтобы это передало́сь флед.

«Поговорим здесь или пойдём в смотровой кабинет доктора Гольфарб?»

«Не пойду никуда. Моё сердце разбито…»

«Послушай, ты не должна принимать близко к сердцу…»

«Просто шучу, док. Давай уйдем и вернём пациентам их комнату».

Даже не посмотрев на мишень, она наискось кинула дротик и попала точно в цель.

«Ты нас простишь, Говард?»

Он кивнул головой и вразвалку пошёл к доске.

На пути к лифту (это я направлялся к лифту, а флед пошла на лестницу, и я старался за ней поспевать) я спросил, что она думает о словах Говарда.

«Красота — это истина и тайна в то же время. Она неотделима от секса. Красота — это поверхностное впечатление, создаваемое в глазах смотрящего. «Он собственной отравлен красотою»[36], но красота и добродетель редко ходят вместе. Она провоцирует…»

вернуться

32

Эскапада — дерзкая, вызывающая выходка.

вернуться

33

Дартс — ряд связанных игр, в которых игроки метают дротики в круглую мишень, повешенную на стену.

вернуться

34

У Хауи синдром белого кролика. На момент появления в первой книге трилогии ему было 44 года. В детстве обнаружил у себя необычайные музыкальные таланты, но с возрастом его интересы расширились на все области человеческого знания — от алгебры до дзен-буддизма. Из-за нервного срыва он попал в больницу. Отец был очень требователен к Хауи и не прощал ни малейших ошибок. Чтобы научиться играть в совершенстве на скрипки, он начал изучать все аспекты музыки, пытаясь узнать о ней досконально всё. Психическое отклонение Хауи выражалось в том, что он всё время что-то изучал, борясь с физическим и психическим истощением.

Именно Хауи Прот дал задание найти синюю птицу счастья. Впоследствии он увидел голубую сойку. Второе задание — вылечить соседа по палате Эрни от страха смерти. Он выполнил это, попытавшись задушить Эрни и вовремя отправив его на каталке к врачам, чтобы его откачали. Третьим заданием было «подготовиться ко всему на свете» и Хауи только через несколько дней понял абсурдность попыток быть готовым ко всему.

После выписки Хауи играет на скрипке в камерном оркестре в Нью-Йорке.

вернуться

35

Орф — зверь-мутант, соединяющий черты собаки и обезьяны, в альтернативно-исторической вселенной «Божественный мир» Бориса Толчинского.

вернуться

36

Цитата из поэмы Джорджа Байрона «Чайльд-Гарольд» Песнь четвертая, 122:

Он собственной отравлен красотою, Он пленник лжи. В природе нет того, Что создается творческой мечтою, Являя всех достоинств торжество. Но юность вымышляет божество, И, веруя в эдем недостижимый, Взыскует зрелость и зовет его, И гонится за истиною мнимой, Ни кисти, ни перу — увы! — непостижимой.