— Не совсем. Тем более, большая их часть шла с пометкой «ПЕРСОНАЛЬНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО».
— Ну и что?
— Так что, я думаю, большинство людей не доверяют нам свои письма. Я бы тоже не стала, а вы?
— Возможно, она была права. Я читал некоторые из тех, что были адресованы мне, многие из них начинались так: «Вы идиот!»
Пока я размышлял над этой неприятной задачей, она добавила:
— К тому же, вы можете наткнуться на правовые проблемы, если не передадите их ему.
— Какие проблемы?
— Вмешательство в переписку по почте США.
— Не смеши меня. Прот здесь пациент и мы имеем право…
— Возможно, вы должны спросить вашего адвоката.
— Возможно.
— Не нужно. Я уже с ним поговорила. Был случай в 1989 году, когда предоставленные доказательства, изъятые из переписки пациента одного государственного института, были отвергнуты судом за незаконный обыск и изъятие. В итоге больницу оштрафовали за манипуляции с письмами. Во всяком случае, — продолжала она, — если он всего лишь часть личности Роберта, как вы думаете, какой от этого вред?
— Не знаю, — честно ответил я, больше думая о Роберте, чем о стопке писем Санта Клауса или о том, что прот мог бы с ней сделать. — Хорошо. Но дайте ему только те, что адресованы конкретно ему.
Я вдруг почувствовал себя Уотергейтским преступником[11], пытающимся свести к минимуму ущерб, хотя я не знал, какими могут быть последствия.
— Следующий пункт. Я получила звонок от доктора Флина прошлым вечером.
— Ах, да. Я собирался попросить тебя позвонить ему.
— Думаю, он не смог ждать. В любом случае, я организовала ему встречу с протом.
— Только не позволяйте ему отнимать у прота слишком много времени. Он не будет последним вашим посетителем.
— Я знаю. Уже получила запросы от цетолога (изучает китов, дельфинов и др. — прим. пер.) и антрополога.
— Может быть, больше пока не будет…
— Посмотрим.
Она ускакала, оставив меня наедине с Джеки, тридцатидвухлетней «малышкой», сидевшей на сырой земле (газон был полит во время обеда) возле внешней стены, рывшей ямку, восторженно нюхая каждую ложку мягкой земли, прежде чем сжать её в шарик и аккуратно положить на гору таких же шариков. У неё были земляные усики, но я не стал останавливать её и предлагать ей помыть её грязное лицо.
Как и у многих наших пациентов, у Джеки была трагичная история. Она выросла на овечьей ферме в Вермонте и проводила много времени на открытом воздухе. Из-за домашнего образования и изоляции от тесного контакта с другими детьми в ней развился ранний интерес к природе во всех её цветах и разнообразии. К сожалению, родители Джеки погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было девять, и она была вынуждена жить со своей тётей в Бруклине. Почти сразу же после этого, играя на детской площадке своей новой школы, она была случайно подстрелена в живот десятилетним мальчиком, пытавшимся отомстить за убийство своего старшего брата. Из больницы она вышла немой и с того дня не вымолвила ни слова, умственно не состарившись ни на день. Одна из медсестёр до сих пор заплетает её косички, как делала её мать, когда та была девочкой.
Хотя мозг её не пострадал, ни одна из наших попыток вывести её из мира её мечты — так любимого ей детства, — не увенчались успехом. По всей видимости, она жила в состоянии гипноза собственного производства, от которого мы не могли её пробудить.
Но как она наслаждается этим миром! Когда она играет с игрушкой или с одной из кошек, она погружается в это всем своим существом, полностью фокусируясь на объекте и игнорируя всё остальное, так же, как наши аутисты. Она наслаждается закатом или тем, как воробьи стекаются на деревья гинкго, с восторгом и спокойствием. Приятно смотреть, как она ест, закрыв глаза и слегка причмокивая.
Я втайне надеялся, что именно таким пациентам, как Джеки и Майкл, сможет помочь прот перед своим исчезновением. Видит Бог, мы не можем сделать для них многого. Прот уже помог Роберту проявить себя и извиниться. Я не понял, за что он извинялся. Возможно, за то, что не может сотрудничать с нами ради своего исцеления. А может это был знак, робкая попытка начать диалог.
Тем же днём, когда я спешил на заседание комитета, я заметил прота в комнате для отдыха, общающимся с двумя нашими наиболее сложными пациентами. Один из них, двадцатисемилетний белый мужчина, выходец из Мексики, одержимый идеей, что он сможет летать, если хорошенько сосредоточится. Его любимый писатель — разумеется, Габриэль Гарсия Маркес. Ни любые количества лекарств, ни психотерапия не смогли убедить в том, что только птицы, летучие мыши и некоторые виды насекомых могут подниматься в воздух. И он проводит большую часть своего времени вне сна, бегая по лужайке взад-вперёд и взмахивая руками, никогда при этом не поднимаясь над землёй выше, чем на фут или два.
11