Вдруг черная сила рванула кверху, Кунь-Коргэн упал лицом в колени, летит — летит в рот ада. Каменный пик внизу, как железный тополь без сучьев. Взглянул Кунь-Коргэн на волшебницу: испугалась! кричит!.. Гремит, как небо, Каан-Кэрэдэ, нет в нем опоры, пустой воздух хватают руки, холод ползет снизу. Закричал Кунь-Коргэн, закричал Иван Иваныч, закричал парнишка. А в переднем окошечке — голова летучего наездника: смеется! И вот опять летит ровно.
Очнулся Кунь-Коргэн, смеется. Смеется Иван Иванович, смеется Шаранай, смеется девица. Только не слышно: огромен, как небо, крик Каан-Кэрэдэ! Летит — вертит золотым клювом… Но вот — тише рев. Ближе земля. Легким дымом растаяла Бай-Каин и с нею жертвенный конь. Смотрит Кунь-Коргэн: вот его Катунь, вот его Акмал, вот его юрта — меньше опрокинутой чашки для аракы. Забил Каан-Кэрэдэ копытами оземь, остановился.
Кунь-Коргэн глубоко вздохнул.
Кунь-Коргэн вышел оглушенный, идет, не видя, пьяный, хоть аракы, терпкого кисловатого вина вовсе не пил, — а лицо спокойно.
— До Бай-Каин поднялись, — говорит.
— Бай-Каин, Бай-Каин, — летит говор.
Иван Иванович долго не уходил, рылся за пазухой, бурчал: «Постой, постой». Достал двугривенный и сунул пилоту.
— На, таварищ!
Эрмий вздумал обидеться.
— Дурак ты, Ермошка, — сказал Андрей: — На чай что-ли тебе дают? Это в пользу Авиахима!
Ивану Ивановичу тут же нацепили значок.
— Ну, как? Не страшно? — спросил Бочаров.
— Рази другие как, я ничево.
— Голова не кружилась?
— Голова что кружится! Ничево. Вот боялся мысок заденет. Ну, ничево. Шибко хорошо!
Узкие глаза азиата, как черный огонь. Зоя говорила, задыхаясь, точно от бега.
— Вы читали «Золотой Клюв»?.. Каан-Кэрэдэ, — двуглавый орел насильника с золотым клювом, белый царь!.. И вот… вы понимаете… в первый раз — чудо!.. Ну как, ну как это скажешь?! Ведь вы, не замечая, свершили великую революцию… Да — революцию!
Зоя замолчала, смутившись своего громкого порыва.
— Да, — сказал, любуясь, Эрмий. — Летать по трущобам, рисковать жизнью с тем, чтобы поднять в воздух мужиков, баб и вот таких, как они… Это… это можно только в России!
Кунь-Коргэн медленно бродил вокруг аэроплана, осторожно щупал: все сделано искусными кузнецами.
— Сколько летел из Дяш-Тура?
— Это из Бийска что ль?.. Полтора часа.
— Адазын! Три дня пути для коней.
Старик упорно расспрашивал, почему летит Каан-Кэрэдэ? Сложные объяснения Нестягина его не удовлетворяли. Эрмий налил бензина, зажег. Кунь-Коргэн узнал, что незримый огонь добывается из темных подземных струй.
— Бинзинчику бы мне, бинзинчику, — протянула кринку баба.
— Зачем?
— Поясницу больно хорошо натирать, поясницу…
— Кровь Эрлика! — пробормотал кам и отошел, раскачивая малахаем.
Андрей Бронев отвел брата в сторону. Они долго шагали, обнявшись, по краю аэродрома.
Бочаров подошел к ним.
— Андрей Платоныч, пора лететь, вечереет!
— У меня лонжерон из водопроводной трубы, — начал Андрей Бронев.
— Ну?
— Я не имею права летать с пассажирами! Мне нужно в Москву, сделать автогенную сварку. Вот, спросите товарища Нестягина.
Нестягин был посвящен в заговор, сказал:
— Да, летать рискованно.
— Рискованно, — подтвердил Эрмий.
— Вас, конечно, я сегодня же доставлю в Новоленинск, — очень любезно поклонился Бронев.
Бочаров увидел: сынишка Петя (что в мире лучше сынишки Пети?) приделал к игрушечному автомобилю крылья. — «Ты у меня юный моделист», — сказал Бочаров. Мать принесла самовар… Бочарову всегда хотелось домой! Он сказал:
— Но ведь вся наша работа нарушается! Что за волынка?
— Ничего подобного! — горячо возразил Бронев. — Летаешь, летаешь по тайгам, да сограм, налетаешь километров с экватор, а никто и слова о тебе не скажет, — если не считать «Советской Сибири». А вот, когда «Исследователь» проводит экспедицию до Москвы, о нашей работе заговорят. Всякие интервью будут. Уж вы обязательно попадете в «Известия»!.. Кроме того, скоро нам придется менять мотор. Этот уж отработал свое. А когда его пришлют? Знаю я этих чертей москвичей! Надо лететь: два дня туда, два дня обратно — в неделю обернусь…