— Хуан, раз уж мы о таком заговорили о том, о чём так долго молчали… Давай закончим? Эдак выскажем, что думаем, до конца? Высказанная проблема — это путь к решению; даже если звучащие аргументы не нравятся, всё равно лучше их сказать. Не находишь?
Я лаконично кивнул:
— Давай.
— Я долго думала, и… Мне кажется, если ты не станешь добрее, не станешь прежним, у нас ничего не получится. Я другая, не такая, как твои девочки из корпуса. И не смогу жить рядом с палачом.
— А твой идеал — благородный рыцарь, — поддел я, вкладывая в слово «благородный» иронию. Но её не пронял.
— Да. — Кивок. — Благородный рыцарь, как бы пафосно это ни звучало.
— В чём же должно выражаться это благородство?
Она скривилась.
— Ну, например… Например, смотри. Скольким людям из расстрельного списка Кастро ты дал второй шанс? Дал возможность измениться?
Опять двадцать пять! Я про себя выругался.
— А должен был?
— Хуан, я думаю, что не все из них были оскотиневшиеся ублюдки. Наверняка были и люди, совершившие что-то случайно. Да, их в итоге тем или иным способом откупили, «отмазали», их дела закрыли, но это не значит, что они не раскаиваются.
— Братца вспоминаешь? — усмехнулся я.
— И его тоже, — с решимостью в голосе ответила Бэль. — Да, он задавил тех людей. Я не оправдываю его. Но есть такая вещь, как раскаяние. Он никогда больше не допустит подобного, и сделает всё, чтобы никто из друзей, а их у него много, не повторил его ошибку. Он изменился после того случая, Хуан. И, думаю, много ошибок после этого НЕ сделал. Таких, от которых бы снова пострадали люди.
Для тебя же понятия «раскаяние» не существует. Виновен? Значит казнь, точка. Это неправильно.
— Почему же? — Меня всё больше и больше брало зло, но как возразить я не знал. Это проблема конфликта мировоззрений; они у нас с Бельчонком диаметрально противоположны. А слом устоявшейся системы ценностей и взгляда на вещи сложный процесс. Небыстрый, само собой, но ещё и сложный. Меня сломали только под давлением внешних обстоятельств — я понял, что без корпуса мне каюк. Я сам помогал ломать свою психику и ожесточаться, так как понимал, что за воротами меня ждёт прозябание с говёной работой, бутылкой по пятницам и игрой «Эстудиантеса» полтора раза в неделю, и всё это на фоне катастрофической беспомощности в чём бы то ни было. Изабелле такие альтернативы не грозят, а значит, ломать её не получится.
Как же хочется что-нибудь разбить! Разрушить, ухайдокать, уничтожить! Да только не спасёт.
— Почему? Да потому, что в первую очередь ты ожесточаешься сам! — воскликнула она. — Начиная думать, как палач, ты ставишь крест на себе самом! Как на топовом менеджере! Как на политике! Как на человеке, которого можно вывести на тот или иной уровень управления страной или кланом! Ты не сможешь думать глобально и государственно, если будешь делить людей и их поступки на чёрное и белое. А ты будешь делить!
Тут уже дело не во мне, хотя и я сказала, что не хочу в спутники жизни палача. Тут дело в том, что родителям ты такой не будешь нужен. Не только мать, но и отец не станет тебе помогать — у него палачей и без тебя множество. Ты хочешь ТАКОЙ жизни, когда тебя отовсюду вышвырнут за ненадобностью, как потерявшую хватку собачонку?
Мощно она. С козырей. Тупую ман… Отверстию заткнуть легко. И возразить всегда найдётся чем. Но она — человек думающий. Да, не Фрейя по интеллекту (хотя и Мышонок далеко не идеал), и тем более не Сильвия, но далеко не дура и думать умеет. И в словах её много истины. Слишком много, чтобы возражать с кавалерийского наскока.
— Я буду стараться быть добрым! — выдавил я улыбку, стараясь, чтоб она не выглядела насквозь фальшивой. — Очень стараться! И обещаю всегда давать людям второй шанс! Не всем, только достойным, но им его давать буду.
— Спасибо, Хуан! — Она бросилась мне на шею, поджав ноги. Я от неожиданности её чуть не уронил. Нежно поцеловала. — Я люблю тебя.
— Любишь? — усмехнулся я. — Или вопрос в конкуренции? Увести самца у трёх достойных самок из под носа… Это круто!
— Конечно люблю, дурачок! И не трёх, а пяти, у Гор на тебя тоже планы, как бы ни демонстрировала своё безразличие. Как и у паршивки Санчес — а эта-то куда лезет, дура!
Я поставил её на землю. Она продолжила:
— Я же говорю, это не та любовь, которую я ждала. И ты не рыцарь из грёз, за которого я бомбила участок и школу. Но… Я довольна. ПОКА довольна, — уточнила она.
— А это мой приятель Игорёк. В миру Хорхе, — указал я на танцпол знакомой команды. Тоже акробатические танцы, ребята на татами (буду называть этот настил татами, так как размерами почти соответствует, да и слово привычное) ужами вились. Смотрелось красиво.