И на ночлеге, на станции Джегербент, водя пальцем по столу, чертил план охоты и объяснил:
— Тут будут кабаны, тут загон, а здесь стрелки.
На другой день, еще до зари, команда вырыла окоп на склоне бархана. Стрелки засели в него и замаскировались. Окоп был обращен к югу, к мелкой поросли и камышам, которые затянули широкую болотистую долину. Вся она с бархана была — как на ладони.
Разгонов заранее предвкушал свой триумф. Он уже видел в воображении, как кабаны по одному, по два выскакивают из зарослей и тут же падают под смертельным обстрелом из скрытого окопа — все сорок семь штук. А Ермаков, глядя на него, кривил губы.
Но вот загонщики загукали, засвистели издалека. Их голоса глухо тонули в предутреннем мареве. Но постепенно они яснели. Темные стаи потревоженной птицы, грязнившие алую застреху неба, указывали стрелкам местонахождение загонщиков. Все ближе и ближе… Сердца охотников забились упруго. Вот, поджав хвосты, стороной прошмыгнуло несколько шакалов. Голоса загонщиков наседали. Вот-вот вырвется лавина кабанов. Но прошло несколько напряженных минут — и из зарослей вышли люди. А кабанов — как не бывало!..
Смешливый Удовенко не вытерпел, ткнулся длинным своим носом в насыпь и залился:
— О-о-хо-хохо! Вот это так да. Окопались на басмачей[17]! Хо-хо-хо!
Разгонов рвал и метал. Он кричал, обвинял всех, кроме себя. И, наконец, снова послал загонщиков заходить по болоту. А Ермаков тем временем предложил Рущукову опять «пошукать». Разгонов, недоброжелательно глядя в сторону, отпустил восемь человек.
Они быстро вскочили на коней и направились в северный массив Бурлю-тугая, чтобы не мешать оставшимся. Взяли с собой и собак во главе с Кольчиком.
Команда постоянно держала при себе небольшую свору, собранную усилиями красноармейцев-охотников. Кольчик — помесь костромской гончей с лягашом — был признанным вожаком всей своры.
Черный, с подпалинами, он имел на лбу белое пятно и на кончике хвоста белую кисточку — знаки предводительского достоинства. Кроме отменного чутья, Кольчик отличался умом и находчивостью. В своре он держался немножко особняком, как бы подчеркивая свое превосходство. И только для Белка Кольчик делал исключение. Белок был из породы борзых. Но, обладая хорошими статьями и красивой внешностью, — снежно белый, с черными агатами глаз — Белок был дурашливого нрава.
Охотники спустились по другую сторону холма и, подъехав к тугаю, развернулись в цепь. Собаки были спущены, и всадники скрылись в зарослях.
Не прошло и пяти минут, как они наткнулись на кабанов. Начался гон. Послышались выстрелы, поднялся шум — и лошади ринулись.
Это были дьявольские скачки. Тугай стоял сплошной зеленовато-желтой стеной. И лошади, подхваченные общим возбуждением, вонзились в эти, казалось, непроницаемые заросли.
Рущуков едва успел передвинуть шлем с затылка на брови. Все слилось по логам в мутные серые и зеленые полосы. В ушах свистел ветер. Колючки вместе с одеждой рвали кожу. Каждым мускулом, каждой каплей крови Рущуков чувствовал, что это смертельный бег, что минута — и он повиснет где-нибудь на лиане, угодит головой о дерево или сядет в колючий куст. К сердцу подкатывал снизу щекочущий комок — тело становилось легким, летучим, а мозг охватывало безумием смертельной опасности. И Рущуков машинально давал шпоры коню.
Он уже видел впереди что-то темное, улепетывающее. Но вдруг удар в левую ногу. Не рассчитал, видно, конь, слишком близко прошел мимо дерева. Рущукова выбило из седла, загнуло кверху, и он уже скорчился, ожидая спиной последнего удара. Но на этот раз он его миновал. Рущуков плавно на всем лету сполз с коня и упал в камышовую подушку. Повреждении не оказалось. Он быстро вскочил и в первое время не почувствовал даже никакой боли в ноге. От возбуждения он был почти невменяем. После он вспомнил, что откуда-то сбоку в этот момент он увидел кирпично-красную рожу Письменного с кудрявым хохлом на лбу и услышал его слова:
— Що ж, паря, огузнився, мов гусь?[18] Живешь? Качай уперед!
И он повиновался. Он догнал приостановившуюся лошадь и снова ринулся вперед. Деревья, кусты, камышевая щетина — все слилось опять в две серые, быстро разматывавшиеся ленты.
По сторонам грохотали выстрелы. Собаки наседали на кабанов. Кольчик, как всегда, шел деловито и, оставляя убитого кабана, быстро нападал на новый след. Лучшая часть своры лежала у него на хвосте. И только Белок, по обыкновению, куролесил. Машистыми бросками он перепрыгивал через собак и быстро догонял кабанов. Но вместо работы он начинал играть с ними. Легкий, увертливый, он забегал то справа, то слева, щипал кабана и прядал в сторону, когда тот огрызался.