- Ндаа...
Это сейчас я понимаю, спустя годы, впитав пару пинт скепсиса и добрую бочку цинизма, что все мои тогдашние переживания и выеденного яйца не стоили. Что все это было совершенно по-детски. Но все же я солгал бы, если бы сказал, что сейчас воспринимаю все, что меня окружает и касается, не так остро, не так, будто от этого жизнь зависит. Нет, все по-прежнему. По-прежнему я думаю, что обо мне скажут люди, как то или другое будет выглядеть, с содроганием жду мнений обо мне и обо всем, к чему я притрагиваюсь. Может, не так ярко и экспрессивно, и все же...
И все же в тот момент Джаз-смерть выжидающе глядел на меня, а я больше всего боялся, что он рассмеется мне в лицо из-за пустяковости моих терзаний. Ведь это даже не любовная драма. Просто обида...
И все же каким-то чудом я выдавил из себя:
- Ну, раз вы настаиваете...- Вероятно, из нас двоих лишь я был наивным, хоть сколько-то полагая, что ничего не расскажу. Но... все дело в том, что я просто не мог отказать смерти. Тем более, что существо по другую сторону стола сказало:
- Настаиваю.
Джаз-смерть откинулся на спинку стула, приготовившись слушать: он - внимателен, он - идеальный собеседник.
Я сделал глоток из своего бокала и начал:
- Не так давно, может, вы знаете, а может, и нет, свет увидела история под названием «Мистер и Миссис Я»,- я заговорил неуверенно, но с каждым словом делиться моим невероятным по тем временам горем (самому теперь странно все это вспоминать) становилось все легче.- Расскажу вкратце. Это была трагическая история о безумной любви, одиночестве и раздвоении личности. Мистер и миссис Этони жили в нашем доме на улице Сизого Плюща, что в Сонном районе - это в Габене. Их квартирка располагалась на два этажа выше нашей. Киран, мистер Этони, был конторским клерком, а Кэт, его жена, - богемной писательницей и весьма ветреной особой, предпочитавшей четырем стенам скромного жилища шумные залы кафе-шантана или кабаре. Никто никогда не видел их вместе. Но никто никогда не придавал этому значения. И так их обычная, никому не интересная жизнь продолжалась и продолжала быть скучной и никому не интересной, пока однажды Кэт не исчезла. Некоторое время спустя выяснилось, что ее никогда не существовало. Киран, как оказалось, ее просто выдумал. От одиночества, представляете? Ну, или, вернее, все-таки Кэт была настоящей, а Киран являлся ее вымыслом. Там все очень странно и запутанно. В общем, закончилось все тем, что Кэт осталась одна в своей квартирке. Она носит костюмы Кирана, рисует тушью усы, как у него, она никуда больше не выходит, да и о том, что она до сих пор жива, свидетельствуют лишь периодически выходящие романы, видимо, по привычке подписанные «Кэт Этони». Но суть в том, что эта их странная трагическая история затронула меня самого. И эта история впечатлила вон тех людей, которые сейчас бессовестно дрыхнут на сцене. Я записал события (о которых знал), происходившие на два этажа выше, вложил их в музыку. Мы собрали все наши сбережения, после чего направились прямиком в звукозаписывающую контору «Калигари - звук, Калигари - запись», что в Старом центре Габена. И там мы сыграли историю моих соседей - на свой странный манер. А мистер Шкриппен, их управляющий, разослал граммофонные пластинки «Мистер и Миссис Я» по всему Габену. Мы выступали тут и там. Все шло своим чередом, были новые истории, новые страшные и веселые песни. И вот однажды по пневмопочте мне пришло письмо. Писала некая дама, начав со слов «Уважаемый мистер Фрик...».
- О!- одновременно и ужаснулся, и восхитился Джаз-смерть.- Уверен, ничего хорошего в письме быть не могло. Ведь как оно началось!
- Так и есть. Прочитав его, я будто захлопнул чемодан, отнес его в камеру хранения на вокзале и оставил там. И только вернувшись домой, я обнаружил, что запер в том чемодане свою... - как это называется? - искру и любое желание хоть что-то делать, что-то сочинять, искать истории, петь их.
- Что же она вам такого написала?
- О! Там было много слов. И каждое травило мне душу. Все дело в том, что ей не понравилась песня - история о Кэт Этони! Она сказала, что та полна унылого трагизма, что мелодия удручающе монотонна, а голос мой - всего лишь жалкая пародия. Мол, я имитирую известного трагического поэта ля-Вазонна. Она написала, что я плохо перевел песню на фрикенлиндский язык, на котором, как мне показалось, она будет звучать достаточно трагично и лирично. Понимаете, я просто не хотел, чтобы она звучала сентиментально, а наш язык, к сожалению, склонен иногда к излишней слезливой сентиментальности. И спел я, мол, с ужасным акцентом. В общем, она недвусмысленно дала понять, что то, что мы делаем, либо очень-очень-очень плохая музыка, либо вообще не музыка.