Настроение сменилось кардинально и мгновенно, будто в какой-то миг само просто решило перестать быть унылым.
Все дело в том, что ей не понравилась песня, которую я написал!
Она сказала, что та полна унылого трагизма,
Что мелодия удручающе монотонна,
А голос мой - всего лишь жалкая пародия.
Круг света расходится больше прежнего. В нем появляются контрабас и его человек, барабан и его человек, пианино и его человек. Инструменты будто бы играют на людях, а не наоборот. Рыжий - вот вульгарный нахал! - достает откуда-то из штанов огромный бронзовый клаксон и начинает в него гудеть. Музыка становится столь же дерзкой и наглой, как и слова песни, как и голос рыжего.
Но хуже всего то, что песня моя не соответствует, видите ли, требованиям,
А невежество мое не знает границ,
И что я - подумать только! - даже не представляю себе, что такое -
Настоящая, Соответствующая Всем Требованиям музыка «Кабаре»!
Тут начинают бубнить все музыканты на сцене, гротескно имитируя трагично-спетые, но совершенно бессмысленные песни лирических классиков жанра и блещущих звезд подмостков:
И тут наступает одинокий день,
За ним следует беспросветная ночь,
А я всего лишь хочу сказать:
«Кабаре - внутри».
«Внутри? Внутри кого? Или чего? Что за вздор! День, ночь! К чему все это? Просто абстрактная, как вата в аптекарской склянке, присыпанная зубным порошком, лирика? Ведь здесь нет никакого смысла!»
Но зритель не замечает. Он привык к подобным «ходам» за годы их исполнения с десятков сцен сотнями исполнителей. Любовь, смерть, тоска, рассвет, день, ночь, сердце, волны, часы бьют, одинокая постель, тень, тень любимой, любимого тень, превращающаяся в день (и выдающая авторов песен лень).
Зритель не замечает. Фигуры в цилиндрах в темноте зала застыли, как будто они сделаны из картона лишь для создания ощущения их присутствия, не более. Тссс!!!
Со сцены тем временем раздается скрип. Кто-то крутит ручку. На сцене появляется окно. За ним нарисован день, но ручку крутят снова - и день становится ночью. И так раз за разом.
А потом прожектор вдруг высвечивает еще кое-кого. Но уже не на сцене, а в зале. В кругу света оказывается пораженная привлеченным к ней вниманием особа в длинном зеленом, словно змеиная кожа, платье и накидке, блестящей сотней чешуек. Дама держит длинную, как спица, папиретку на мундштуке. Озирается и прикрывает глаза от слепящего света. А фигуры зрителей вокруг нее просто падают, складываются, как игральные карты, одна цепляя другую, пока во всем зале не остается никого, кроме пораженной зрительницы. Она еще не понимает, в чем, собственно, суть. Но она очень близка, уж поверьте.
Рыжий, пританцовывая, делает шаг на авансцену. Он гудит в клаксон и смеется.
И я решил как-то ответить вам!
И вот я стою здесь,
И пою для вас, дорогуша!
И вы должны справедливо оценить:
Действительно ли вот это все «Кабаре»?
Он глядит на единственную зрительницу. И та вдруг понимает, что здесь творится. Видели бы вы, как изменилось ее лицо. Она побелела, побагровела, пофиолетовела, позеленела в тон платью - на этом решила остановиться - и уже в таком виде продолжила испепелять сцену взглядом.
И, знаете, мне кажется, что теперь уж нам («Карнавалу Никогда и одиозно-странному Редьярду Фрику») вполне достаточно (учитывая все эти «классические» визги и ужимки) всего,
Чтобы стать полноправной частью этого «Настоящего, Соответствующего Всем Требованиям “Кабаре”».
Достаточно, чтобы удовлетворить всех и каждого!
Вы согласны, дорогуша?
Но дорогуша в ярости. Ее кулачки сжаты, а бедненькие шелковые перчаточки трещат на ее пальцах, будто их надели не на костлявые руки хрупкой мадам, а на раздутые от бесконечного недоуменного чесания шишковатой макушки конечности циркового атлета. Каково унижение! Подумать только! Заманили ее! Чтобы высмеять, чтобы унизить! Хамы, циничные сволочи! Да у них просто нет совести! Она всего лишь пришла на этот вечер, она не знала, что станет посмешищем! Самое время встать, плюнуть в них - буквально в каждого, а особенно - в этого гадкого рыжего и уйти, хлопнув дверью так, чтобы люстры попадали!
Но она не уходит...
Музыка продолжает стучать и колотить, пыхтеть и клокотать, как армия паровых утюгов на марше. А из граммофона, стоящего на краю сцены, вдруг начинает литься едва уловимый голос, в котором больше тембра, чем звука. Чтобы разобрать, что он говорит, нужен медный слуховой рожок - не меньше! Голос вещает сугубо на фоне, являясь словно декорацией к этой мерзкой наглой улыбке рыжего. Он пародирует все эти «интересно-странные ходы», которые используют личности, устанавливающие здесь «законы» и «рамки». Ну, вы знаете: песня себе звучит и звучит, но зритель-слушатель начинает зевать, надо срочно его как-то разбудить, а спускаться со сцены и хлестать по щекам запрещено, вот и выдумывают господа музыканты различные неожиданные смены тональностей и повествовательные мотивы, которые возникают резко, грубо, внезапно, как чья-то ледяная нога под вашим одеялом. И вот рыжий и его этот бэнд восприняли все слишком буквально - ну, вы только вслушайтесь в слова: