По правилам формальной логики утверждения "из А вытекает Б" и "Из не-Б следует не-А" эквивалентны, то есть если верно первое, то верно и второе, и наоборот. Представим себе, что нам нужно изучить правильность такого утверждения: "Все леопарды полосаты". Следуя упомянутому правилу, указанное утверждение истинно или ложно одновременно с утверждением "Все, что не полосато — не леопард". Изучая первое утверждение, нам придется прийти в зоопарк, и у соответствующей клетки мы быстро убедимся в его ложности. Что касается второго утверждения, то проверку его истинности можно начать у себя в доме, затем продолжить на работе и через некоторое время с очень большой степенью достоверности убедиться в том, что оно истинно: действительно, ни стол, ни стул, ни чайник на кухне, ни еще великое множество попадающихся на глаза бесполосных предметов не являются (слава Богу!) леопардами. Если же миллионный по счету бесполосный предмет и окажется случайно леопардом, его смело можно отнести к ошибке эксперимента. Налицо парадокс: первое из двух эквивалентных утверждений ложно, второе же истинно.
Логик отнесется к описанному парадоксу равнодушно, заявив, что логика это одно, а жизнь — другое, и нужно применять первую ко второй с умом, а не формально. Физик отметит, что каждую проблему нужно изучать по существу, и если речь идет о леопардах, то следует рассматривать их, а не все остальное, даже такой уважаемый объект, как собственный пуп. И то, и другое, конечно, справедливо, но не решает поставленной проблемы: может ли формальная логика считаться одним из оснований конструктивного практического мышления — поскольку описанный выше парадокс лишает ее этой возможности.
А вот другой пример, показывающий, что отношения между логикой и жизнью не так просты, и что культура мышления интуитивна в большей степени, чем нам кажется. Что такое утверждение, обратное данному? Казалось бы, очень просто: если утверждение состоит в том, что из А следует Б, то обратное формулируется так: из Б вытекает А. Как говорится, у матросов нет вопросов. Попробуем, однако, сформулировать теорему, обратную к теореме Пифагора. Итак, основное утверждение:
Пифагор. В прямоугольном треугольнике сумма квадратов сторон, прилежащих к прямому углу, равна квадрату третьей стороны.
Как же выглядит обратное утверждение? Автор предлагает две версии:
1. Если в треугольнике квадрат третьей стороны равен сумме квадратов первой и второй, то угол между последними — прямой;
2. Если где-то сумма квадратов чего-то и чего-то еще равна квадрату какой-то третьей величины, то оно — прямоугольный треугольник.
И здесь дело не в том, что утверждение (1) верно, а (2) — нет; вопрос заключается в следующем: почему по видимости совершенно однозначная, понятная и очевидная операция обращения импликации (логического следования) допускает такие сильные вариации при переходе к конкретным примерам, даже еще не жизненным, а пока чисто математическим.
Нисколько не меньше сомнения вызывает двойная импликация: если из А1 следует А2, а из А2 следует А3, то из А1 следует А3. Имеется эмпирическое наблюдение: чем длиннее человек оправдывается, тем сомнительнее становятся его оправдания. Логические цепочки в пять звеньев и больше вообще не кажутся сколько-нибудь убедительными, даже если каждая отдельная импликация не вызывает сомнений: "А1 истинно? — Да." "А2 следует из А1? — Следует." "А3 вытекает несомненно из А2, а А4 из А3? — Вытекает." "Значит, А4 истинно? — Не уверен… а нельзя ли попроще, покороче, поубедительнее?"
Голографический и вообще любой целостный подход к миру делают проблематичным само представление о причинности, поскольку все связано со всем и потому каждое явление может рассматриваться как прямая или косвенная причина любого другого. Поэтому формально-логическое построение всегда лишь какое-то приближение, границы которого нужно устанавливать из внешних по отношению к нему содержательных (то есть прямо связанных с существом дела) соображений. Что же такое это непонятное существо дела? Ответ вряд ли удивит читателя: это фрагмент каузального плана, которым человек в данный момент занимается. Другими словами: ментальная конструкция — модель или рассуждение — содержательны только тогда, когда относятся к какому-либо каузальному объекту: событию, явлению и т. п., который и направляет течение ментальной медитации, результатом каковой будет ментальный образ, то есть определенное представление о каузальном объекте. При этом поиск ментального образа можно вести как угодно: и постепенно складывая его из логических кирпичиков, и калейдоскопически меняя целостные ассоциации-гештальты, и комбинированным образом: и так, и так; важно лишь, чтобы человек все время чувствовал каузальное "существо" ("физический смысл") явления и на него ориентировался.
Эту мысль можно сформулировать гораздо менее приятным для "свободно мыслящего" человека образом: на каждую ментальную медитацию следует иметь каузальную санкцию; иначе говоря, ментальное тело не должно (кроме особых критических режимов) выходить за пределы каузального. Это гораздо более жесткое ограничение, чем указание К. Пруткова: "Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?" В дополнение к этому справедливому совету можно сказать так: рассуждай токмо о предметах и событиях твоей жизни, отчетливо в том нуждающихся; и оправдание твоим рассуждениям будет лишь в том случае, если они прольют новый свет на происходящее с тобой; все же остальные твои мысленные упражнения лишь мусорят ментальный план и пачкают твое же собственное ментальное тело.
К сожалению, в наше ментально-распущенное время болтовня (пустословие) и ничем не оправданное праздномыслие не рассматриваются как существенные грехи, хотя портят жизнь и человеку и обществу, резко нарушая общий баланс их организмов.
Мысль изворотлива, часто откровенно лжива, постоянно пытается постичь сама себя, подобно змее, глотающей себя начиная с хвоста — и никогда в этом не преуспевает. Именно к ментальному плану относятся понятия истинности и ложности, которых не существует на других планах, и это нужно понять. Ни идеал, ни цель, ни событие, ни эмоция, ни движение не могут быть истинными или ложными — они просто существуют. В то же время они определенным образом отражаются в ментальном теле человека: он как-то осмысливает свою жизнь: идеалы, цели, поступки и т. д., и результаты этого осмысления уже могут подвергаться преобразованиям, свойственным ментальным структурам, например, оценкам и классификациям. "И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо" (Бытие 1:10). С точки зрения современного читателя слово "увидел" в последней фразе относится к ментальному плану, так как далее следует оценка: "хорошо" (а могло бы, если следовать логике XX века нашей эры, быть, напротив, "плохо"). Историческое прочтение той же фразы поднимет ее на каузальный план, поэтическое — на буддхиальный, а религиозное — на атманический, и во всех этих прочтениях слово "хорошо" воспринимается вовсе не как логический бит информации, то есть противоположность к "плохо", а как самостоятельное понятие с богатым внутренним значением. Без претензии на полноту филологического анализа, слово "хорошо" применительно к различным планам можно толковать, например, так:
— атманическое значение — гармоничная или гармонизирующая миссии;