Сам Юнг хорошо знал о направленности Иудаизма преобразовать мир. Например, на своем семинаре по Заратустре Ницше он утверждал, что "Еврейская природа... верит в прославление мира", и "У еврея есть характер реформатора, который действительно хочет преобразовать что-то в этом мире".
Для Юнга, также как для каббалистов и алхимиков, мир и его психологический эквивалент, Самость, далек от того, чтобы быть лишним, вредным и печальным условием, предполагаемым гностиками, - он, наоборот, фактически необходим, выгоден и желателен. Для Юнга, процесс индивидуации, возвышения искры в душе, показывает архетипическую ценность коллективного бессознательного, и желает реализации его в мире (Иудаизм), вместо того, чтобы сбежать из него (Гностицизм). Согласно Юнгу, с открытием коллективного бессознательного:
Возникает сознание, которое больше не заключено в тюрьму мелкого, щепетильного, личного мира эго, оно свободно путешествует в широчайшем мире объективных интересов. Это расширенное сознание, которое больше не раздражительный, эгоцентричный клубок личных желаний, страхов, надежд, и стремлений, всегда получающий компенсацию или исправление бессознательными противотенденциями; вместо этого, оно реализует функцию взаимоотношений мира и субъекта, даруя человеку абсолютное, органичное и бесконечное единство с огромным миром.
Для Юнга и Бог и человек должны пройти через мир и искупить его, чтобы понять свою полную сущность. Это точь-в-точь представление каббалистов, выраженное в их символе тиккун-ха-олам. Как писал Сегал, гностицизм фактически утверждает точную противоположность юнгианской психологии.
Интересно, что алхимики во многом сходятся с Юнгом (и каббалой) на этом критическом моменте, нежели гностики. Смысл алхимии - преобразование мира материи, а не побег из нее. Для гностицизма низведение мира - самоцель. Для алхимиков – это предварительное условие для нового творения, так же, как в и каббале швират ха-келим, разбивание сосудов и крах первых миров, который готовит почву для искупления мира - тиккун ха-олам. Таким образом понятно, что Юнг написал бы к концу Красной Книги, что это было только столкновение с алхимией, начинающейся в 1930, который позволил ему устроить события, которые произвели Красную Книгу в последовательное целое. Как мы будем видеть в главе 2, европейская алхимия была самостоятельно обязана Кабале для ее духовного ядра.
Юнг в большей мере каббалист, нежели гностик, что проявляется в ряде других опорных точек. Например, согласно гностикам, Бог-демиург или Создатель (архетип Бога по Юнгу) является всецело злым, тогда как для самого Юнга (и каббалистов) он представляет и добро и зло, персону и тень, единство противоположностей. Действительно, гностицизм придерживается радикальной двойственности доброй непроявленности и злой материи; в то время как для Юнга и для каббалистов добро и зло начинается (и заканчивается) в той же самой точке, эти понятия взаимозависимы, и не должны быть идентифицированы только лишь с духом и материей. Эта идея вновь тревожит Юнга и прослеживается в опыте Красной Книги, и является весьма еврейской в своем происхождении. Если бы Юнг был лучше знаком с каббалой, особенно в ее лурианском представлении, он нашел бы систему мифического мышления, намного более совместимую с его психологией, нежели гностицизм. В 1954, вскоре после открытия им лурианской каббалы, и после завершения Mysterium Coniunctionis, Юнг почти признал эту точку зрения. В письме Джеймсу Киршу (16 февраля 1954), он пишет:
Еврей имеет преимущество в том, что он давно ожидал развития сознания в его собственной духовной истории.
Этим я имею в виду этап лурианской каббалы, разрушение сосудов и помощи человека в их восстановлении. Здесь впервые появляется мысль, что человек должен помочь Богу возместить убытки, вызванные творение. Впервые признана вселенская ответственность человека.
С точки зрения Юнга, в отличие от гностиков, человечество не должно избегать мира, оно ответственно за его преобразовние и восстановление. Именно это понятие "восстановления мира", называемое каббалистами тиккун ха-олам, объединяет Юнга с еврейской мистической традицией.
ГНОСТИЦИЗМ ЮНГА
Прежде чем обратиться к нашей следующей важной теме, взаимотношениям каббалы и алхимии, я кратко прокомментирую вопрос, который был предметом спора многие годы, вопрос так называемого "гностицизма" Юнга. Вопрос достигает крайней точки в контексте того факта, что главным "обвинителем" Юнга в этом отношении был еврейский философ Мартин Бубер, толкователь хасидизма и когда-то переводчик каббалистических текстов. Бубер наседает на Юнга за то, что тот низвел Бога до аспекта Самости, и был не в состоянии признать, что основной опыт божественности достигается через отношение к тому, кто полностью "другой", как в опыте, который сам Бубер ясно сформулировал Я-Ты. Теология Юнга, согласно Буберу, является гностической в пренебрежительном смысле, в том, что Юнг низводит Бога до человечества.
Юнг яростно отклонял гностические эпитеты, не потому что он отклонил бы любой конкретный гностический символ или теорию, а потому что он рассмотривал себя как эмпирического ученого, который в своей работе должен был полностью отвлечься от любых метафизических или теологических догм.[39] Для Юнга Бог, Плерома, божественная искра, и т.д., реальна в психологическом отношении, но он настаивает на том, что не может судить относительно их метафизического статуса. Что касается критических замечаний Бубера, Юнг считал, что подлинное столкновение с Самостью было необходимой предпосылкой для истинного и длительного столкновения с "Я-Ты", с Богом.
ГЛАВА 2
Каббала и Алхимия
В октябре 1935, спустя более года после того, как Эрих Нойманн эмигрировал из Германии в Палестину, он написал Юнгу об опасении, что его глубокая связь с юнгианской психологией подведит его к "опасности предательства [своих] еврейских корней". Нойманн писал далее, что аналитическая психология "выросла на своей земле... - Швейцария, Германия, Запад, Христианство", и что еврейская индивидуация должна базироваться "на нашей совсем другой архетипической коллективной основе, потому что мы - евреи'".[40] Юнг написал в ответ, что у аналитической психологии "есть свои глубинные корни в Европе, в христианском Средневековье, и в конечном счете в греческой философии, "и к ним добавляется связующее звено, которое я так долго не замечал, и теперь оно найдено, и это - алхимия".Ни Нойманн, ни Юнг не признали бы, что в аналитической психологии, какой она тогда являлась, присутствовало что-либо еврейское, - этот факт беспокоил Нойманна, который считал Юнга своим духовным учителем, но кто бы посмел упрекнуть Юнга в том, что он "испытал недостаток в знании и понимании Иудаизма".
Тем не менее, позднее Юнг был более чем рад признать еврейские мистические истоки его собственной работы, но тогда в 1930-ых он стремился отделить аналитическую психологию от "еврейской" психологии Фрейда и Адлера, и вряд ли признал бы любые еврейские источники своих собственных взглядов. Здесь есть определенная ирония, потому что Юнг в письме Нойманну не мог понять, или упомянуть (хотя он позже открыто признал бы это), что алхимия, - "связующее звено" аналитической психологии, была сама по себе насыщена еврейскими мистическими символами и идеями.
40
Micha Neumann, "On the Relationship between Erich Neumann and C. G. Jung and the Question of Anti-Semitism," in A. Maidenbaum and S. A. Martin,