Выбрать главу

Но поскольку Брильянта по-прежнему упорно избегала Идеала, однажды он решил поговорить с ней и, чтобы изобрести предлог, не рискуя ее ничем оскорбить, взял маленького ягненка, украсив его лентами и цветами; надел на него ожерелье из раскрашенной соломы, сделанное так искусно, что это был поистине шедевр <…> Он нашел Брильянту сидящей на берегу ручья, который неторопливо струился в густых зарослях; ее барашки бродили вокруг.

Начало следующего пассажа из сказки «Принцесса Карпийон» почти повторяет только что процитированный. Кроме того, общим местом галантных романов, повторенным в сказках, является и недоумение героев перед лицом зарождающегося (и еще не знакомого им) взаимного нежного чувства.

Каждое утро отыскивал он самые красивые цветы, плел из них гирлянды для Карпийон, украшал свой посох разноцветными лентами, следил, чтобы девушка не слишком долго оставалась на солнце. Когда она выводила стада на берег реки или в лес, он, согнув густолиственные ветви дерев и сплетая их между собою, устраивал укромные беседки, а мурава служила им тогда креслами, созданными самой природою. На всех стволах красовались их вензеля, а на древесной коре он вырезал стихи, воспевавшие лишь одно — красоту Карпийон. Принцесса же следила за проявлениями любви пастуха то с удовольствием, а то и с беспокойством; еще не понимая, что уже любит его, она не решалась признаться в этом самой себе, боясь, что не сумеет сдержать нежных чувств. Но не указывает ли сей страх сам на свою истинную причину?

В сказке «Принц Вепрь» также есть аллюзия на роман д’Юрфе, но вводится она с иронией. Юная героиня вспоминает роман «Астрея» и сравнивает себя и своего нареченного с его героями:

А она не знала, на что решиться. Будь Вепрь столь же красив, сколь он был безобразен, — они любили бы друг друга так же сильно, как Астрея и Селадон, и тогда какой счастливой показалась бы ей даже и самая уединенная жизнь вдали от людей! Но как же далеко было Вепрю до прекрасного Селадона! И все-таки она ведь до сих пор не была помолвлена. Никто до сего времени не удостоился ее внимания, и она решилась соединить свою судьбу с принцем, если тот пожелает вернуться домой.

О некоторых других аллюзиях на галантную литературу в произведениях мадам д’Онуа говорилось выше.

Наконец, нельзя не отметить у д’Онуа и множество реминисценций из басен Жана де Лафонтена (1621–1695), собрание которых появилось еще в 1668 году и снискало огромный успех. Вот лишь один пример — описание собрания портретов в сказке «Белая Кошка»:

<…> вот Салоед, повешенный за ноги на совете Крыс, вот Кот в сапогах, маркиз де Карабас, вот Ученый Кот, вот Кошка, превращенная в женщину, и Колдуны, превращенные в котов, а вот и шабаш со всеми его церемониями — словом, самые что ни на есть замечательные картины.

Салоед или, в оригинале, Родилардус — герой басни Лафонтена «Совет Крыс», а «Кошка, превращенная в женщину» — заглавная героиня другой его басни. Об остальных реминисценциях из басен Лафонтена см. в Примечаниях к этому изданию, а о столь же нередких обращениях д’Онуа к его же повести-сказке «Любовь Психеи и Купидона» (Les amours de Psyché et de Cupidon; 1661) и к трагедии-балету Жан-Батиста Люлли «Психея» — ниже в данной статье. Пока скажем лишь, что такие обращения есть во всех сказках, чей сюжет соответствует сказочному типу 425 А, В и С — «Амур и Психея» или «Красавица и Зверь»: обоим этим мотивам суждена будет необыкновенная популярность позже — в XVIII и XIX веках, причем как во Франции, так и за ее пределами (см.: Bettelheim 1976: 303–310), однако именно мадам д’Онуа вводит эти сюжеты в репертуар литературной сказки.

Тексты эпохи, самые известные и резонансные, служившие источниками для сказок мадам д’Онуа, отличались и по жанрам, и по степени серьезности: «Освобожденный Иерусалим» Тассо и сказки Страпаролы, рыцарские романы и комедии Мольера, итальянские пасторальные поэмы и басни Лафонтена. Все эти произведения тоже будут широко цитироваться и позднее, в литературных сказках эпохи Просвещения.