На кухне, на старой газовой плите я ставлю чайник. Сажусь на табуретку напротив него жду, когда он закипит, долго жду, а потом слушаю и слушаю его надсадный вой, как будто он один -- мой друг, один -- понимает, что я чувствую, и говорит со мной на понятном мне языке.
-- Ты воду уже по третьему разу кипятишь, -- говорит Танька. -- Чайник выключится, ты снова его включаешь...
-- Извини, пожалуйста.
-- Не извиняйся. Чаю уже себе налей. Выпей да успокойся. Кучку напугала своим криком так, что он теперь будет как твой друг Димка.
-- У меня... все друзья такие... и я сама.
Я выдохнула и наконец заплакала.
-- Господи боже, да не реви ты! Вот дура-то, а!
Отгородившись от нее ладонями, прижатыми к лицу, я продолжала рыдать в темноту.
Танька молчала.
Сперва иссякли слезы, потом потихоньку стала проходить дрожь.
Порывшись в сумке, я нашла носовые платки и тихо вышла в туалет: умыться и привести себя в порядок.
Когда я вернулась, Танька встретила меня таким взглядом, что вдруг ощутила себя на улице -- на морозе и без дубленки.
-- Знаешь, рёва, я скажу тебе одну штуку: несчастен жлоб, который жил по принципу 2все как у людей, все как у людей" -- а через пару десятков лет его ковер и покрывала превратились в посмешище, а богатство символизируют айфон и айпад... несчастна маш... мамашка, которая всё -- мужу, всё -- детям, а дети потом на старости ее в самый занюханный дом престарелых... бабник несчастен -- как только член вставать перестанет, для него все краски мира погаснут, но несчастнее всех... -- она усмехнулась -- несчастнее всех... глупая душа, которая даже малым котеночком не знала, где согреться, и путалась у всех под ногами, и все искала добрую руку, все искала на чьей груди уснуть... Жадность губит часто, и не только фраеров, глупость губит еще чаще... губит беспечность, губит авантюризм, но доброта губит как-то совсем уж нелепо... Не поверишь, но мне тебя жалко. Немного, но жалко. Все-таки ты не последняя идиотка, не Машенька. Заведи себе цель -- замуж выйти, чего-то добиться, что-то изучить, сдать английский на какой-то там сертификат...
-- Я не хочу...
-- А зря. Когда-нибудь пожалеешь, когда твои подруги все будут на хороших должностях, при бабках, при мужиках или без оных -- неважно, в общем, когда тебе будет не о чем с ними говорить... и у тебя ничего не останется, кроме... ты пишешь стихи?
-- Да. Иногда.
-- Кроме стихов, которые будут критиковать за н-неудачные р-рифмы и б-безысходный н-настрой. -- Она передразнила Димку. Он меня и правда критиковал, но только за настрой.
-- Я пишу не в рифму.
-- О, да я смотрю ты в себя немножко веришь? -- Она усмехнулась. -- ну что ж, тогда тебя и за это побьют, смотри -- не плачь слишком громко, научись тогда уж хотя бы плакать... чтоб слезы бежали не по щекам, а по кишкам... учись!
Я молчала. Она разом высказала мне все, что ей хотелось сказать с тех пор, как мы сидим вместе. Это должно было случиться. И это случилось.
Я подумала о том, что надо будет узнать в отделе кадров телефон Кучки и еще раз извиниться.
-- Ты так привязалась к этому деду, потому что думаешь, что сама станешь такой же в старости? Думаешь, тогда кто-то и тебя так же пожалеет, как ты его? Или совесть из-за чего-то заедает?
-- Отстань.
-- Точно совесть жрет. Ты такая. Вообще писаки все такие. Совесть человечества! Проповедуют добро, а сами...
-- Отвали тебе говорят, сука!
Она только усмехнулась.
Я уткнулась в работу.
Где-то через час позвонила Машенька, еще раз позвала на чай, и я ушла.
А потом у нас под окнами сбили человека.
Это был единственный раз, когда Танька опоздала на работу.
Я пришла вовремя, вскипятила воду, заварила кофе и подошла к окну, надеясь полюбоваться снежным утром.
Но увидела внизу, на асфальте, мужчину, а вокруг его головы -- расползающуюся лужу крови. А на дороге -- следы покрышек, которые развезли эту кровь. Из соседних домов выбежали люди, столпились, что-то обсуждали... Я думала, звонить ли в скорую, когда дверь кабинета открылась и в него, бледная как полотно, ввалилась Танька.
Посмотрев на меня странным, замороженным взглядом, она задала совершенно неожиданный вопрос:
-- Ведь много кого зовут Миша, правда?
Я растерянно кивнула.
Она размотала шарф, сняла пальто и, повесив его на крючок, одернула пиджак.
-- Там человека сбили... -- сказала я.
-- Я видела. Как раз шла и все видела. Он впереди меня шел, говорил по мобильнику, а потом я его нагнала... когда поравнялась с ним, услышала только, что в мобильнике женский голос кричал -- громко так, даже я слышала: "Миша, ты ничего не понимаешь!" А потом я его обогнала и перешла через дорогу... и тут слышу -- удар... он, видимо, не успел на зеленый и решил не ждать... ну и... я только увидела, что телефон у него из руки выпал и откатился в сторону... Теперь Миша уже точно ничего не поймет... Хорошее имя, правда?
-- Да, хорошее.
-- Так моего брата звали... он умер... несчастный случай...
-- Неужели... тоже машина?
Она махнула рукой:
-- Нет, на стройке за 366-й школой играли с ребятами и он разбился... в общем, это было давно... просто вот сейчас это имя... распространенное имя, правда? ты знаешь какого-нибудь Мишу?
-- Ну... -- Никаких Миш я не знала, но мозг заработал в ускоренном темпе, и внезапно я кое-что вспомнила: -- Вот буквально на днях ехала я в метро, зашли бабуля божий одуванчик с мальчишечкой лет семи, деловым таким, серьезным... бабуля села и по коленкам себя хлопает, дескать, садись, а он только насупился, видимо, обидно ему, что его, как трехлетку какого, хотят на ручки взять... а тут еще и мужик, что возле его бабки сидел, встал: садись... тут у этого мальчишки аж слезы на глазах выступили... и он так демонстративно в другую сторону вагона отошел и стоит там. "Миша, вернись! -- крикнула бабуля. -- Ну чего ты?" А он стоит, гордый такой, держится за поручень... ну бабка и перестала его звать, потом уже, через пару остановок подошла к нему, взяла за руку и они вышли...
-- Миша, вернись... Да, -- Танька смотрела перед собой. -- Да. Снег идет как право имеющий, а пешеход так идти не может. И все вернется, только гордый человек и растаявший снег -- никогда. И всегда, когда видишь падение, падаешь вместе. А та тетка, наверно, все орет и орет в телефонной трубке. Миша, вернись...
Мне хотелось ее обнять, но я просто смотрела на то, как она сидит за своим столом, ссутуленная и несчастная, как я когда-то после падения Кучки с лестницы...
-- Блин, вы сидите тут в себя на верхотуре, -- к нам вломился Димка. -- И н-ничего-то н-не... А мы д-две скорые вызвали. М-машина... с-сбила... М-машенька р-рожает.
-- Так рано ж еще!
-- Н-не з-знаю, п-плохо ей...
Машенька не родила, но суматоху вызвала знатную.
Народ носился вокруг нее, позабыв даже о несчастном сбитом пешеходе. В конце концов Машеньку отправили на такси домой и снова разбрелись по кабинетам.
Пришедший через пару часов полицейский был очень раздосадован, узнав, что ДТП никто из нас толком не видел.
Все пошло как и прежде. В апреле должен был состояться день открытых дверей, к которому мы хотели выпустить несколько красочных брошюр об институте, так что мне приходилось пахать, не поднимая головы, забыв и о халтурах и о собственных произведениях.
Весна в тот год застопорилась: к тому, что в марте в Питере лежит снег, я давно привыкла, но апрельские метели меня удивили.
День открытых дверей -- то еще испытание. Единственное утешение: выход на работу в субботу оплачивается по двойному тарифу.
В основном приходят одиннадцатиклассники. Часто -- с родителями. Стенд, на котором разложены учебные пособия, подвергается атакам уже на их обратном пути -- после того, как преподаватели намекнут, что лучших книг для подготовки в тестированию, чем те, которые выпускает наш вуз, им не найти. Не знаю, так это или нет, но "если поступите, -- говорю я абитуре, -- то все эти книжки вам точно понадобятся: первую сессию точно по ним готовить будете". Я повторяю эту заученную фразу всем и каждому, поэтому, когда какая-то женщина спрашивает меня: