-- Скажите, а для тех, кто поступает на заочное, есть какие-то специальные книги? -- Я на какое-то время сбиваюсь с мысли.
Те, кто хочет поступать на заочное, обычно не приходят на дни открытых дверей.
-- Наверное, всё то же самое...
Она нервно переминалась с ноги на ногу.
-- Знаете, у меня нет высшего образования... я шла и увидела надпись: день открытых дверей... и подумала: вдруг судьба... Я, вы знаете, на инвалидности... Не работаю... А хотелось бы чему-то себя посвятить...
-- Вам интересна история?
-- Да. То есть нет. Не очень. Я плохо запоминаю даты. И эти цифры... палочки-галочки после имен... почему нельзя писать нормально?
Голос ее как-то нервно звякал, как одинокая монета в копилке, когда ее трясешь.
Высокая. Немного сутулая. Волосы крашены в рыжий, но корни заметно отросли, да и краска смылась -- цвет потускневший. Как и цвет глаз -- бледно-карий. Пальто какое-то куцее, рукава коротковаты.
-- Знаете, у нас в 336-й школе был учитель истории очень смешной... старенький... про блокаду рассказывал...
Не знаю, почему я задала этот вопрос. Я не была ни в чем уверена. В конце концов номер школы я запросто могла перепутать...
-- Вы учились в 336-й школе? Может быть, вы помните Татьяну Д.?
Она улыбнулась.
-- Таню? Да, помню. Только не по школе. Она жила со мной в одном дворе. А потом уехала. У нее брат погиб.
-- Миша, я знаю.
Она затараторила:
-- Бедный мальчик. Прыгнул с крыши. У нас был долгострой за школой, вот оттуда. Мамина подруга жила от них через стенку. Говорит, они с матерью сильно ругались. Она все орала на него: "Миша, отстань, ты ничего не понимаешь!" А чего понимать, когда мать пьет да мужиков водит?
Какая-то девочка, топтавшаяся возле стенда уже минут пять, наконец решилась и подошла ко мне: "Можно -- вот эту, вот эту и вот эту?"
Пока я рассчитывалась, странная посетительница молчала.
А потом сказала:
-- Таню я помню. Она со мной никогда не здоровалась, хотя всегда замечала. Она очень внимательная. Мать их с Мишей от разных мужчин прижила. Бедная женщина, ей все хотелось найти кого-то, чтоб женился на ней, и жить... как все.
-- Нашла?
Она покачала головой.
-- А Таня здесь училась? Как интересно! У нее все хорошо?
Я молча кивнула. Если честно, я не знала, где училась Танька и как она вообще здесь оказалась. Но теперь я знала, что она однажды, как и я, навсегда ушла из дома в другой мир.
Но мир тесен -- настолько, что порой жмет.
-- Я люблю погулять по центру... Здесь так красиво... В нашем районе, знаете, совсем не ощущается петербургский дух...
-- Извините, а можно я сфотографирую книжки? -- какой-то продвинутый школьник достал смартфон. -- Может, в нашей библиотеке такие есть...
-- Я пойду... -- Она двинулась к выходу. -- Вот, не зря съездила... узнала про старую знакомую... История... да, вот так история...
-- Не передумайте поступать! -- крикнула я ей вслед.
Она обернулась и посмотрела на меня с недоумением: уже забыла, с чего начался наш разговор.
Я, как обычно, опоздала, Танька уже сидела на рабочем месте. Не помню, поздоровалась я с ней или нет, а если и поздоровалась, то как-то мимоходом и она мне не ответила.
По итогам дня открытых дверей мне надо было написать отчет: какие пособия пользовались спросом, какие -- нет, сколько чего продано и т.п. Я увлеклась, так что даже на обед не сходила. И как-то не сразу мой слух уловил ее голос, он вился вокруг нее, как сигаретный дым.
-- Однажды между стекол в окне попала оса. Точно оса -- желто-черная изящная стерва. Она билась, как беспокойная мысль, и гудела, гудела... Мишка хотел открыть окно, а его одернула, говорю: может ужалить, не лезь. Она все гудела и билась...
-- У меня аллергия на ос.
Я не врала, однажды -- в детстве -- меня укусила оса, нога распухла так, что не влезала в ботинок. И повысилась температура. Я наступила на осу, когда плясала босиком на траве. Надо сказать, после укуса я плясала даже энергичнее, чем до. Только с ревом. В общем, я до сих пор не люблю ос.
Она продолжала:
-- Я увела Мишку в другую комнату, а когда мы вернулись, осы уже не было. Может, как-то выбралась на волю. Или улетела в другую комнату. Или заползла куда-нибудь. Я тогда подумала: будь это бабочка или даже муха, вопроса не стояло бы. Выпустили бы. Бабочку жалко, муха противная, но зудит на нервах, пусть летит. Но оса... Оса совсем другое дело. И сейчас, когда я бьюсь... бьюсь, а те, кто одним легким движением мог бы меня спасти, не шевелят и пальцем, я думаю: может, я -- оса?
-- А кто может тебя спасти?
Она молчала. Мне казалось, я слышу, как бьется ее сердце об оконное стекло.
Зазвонил телефон:
-- П-привет! К-куда пропала? -- это был Димка. -- В-выходи на перекур.
-- Не могу. Мы тут за жизнь перетираем и водку пьем, -- сказала я.
-- Н-на работе?
-- Конечно! Это же институт.
Она тряхнула головой и засмеялась, а потом кивнула мне, дескать: иди, и вставила в ухо наушник.
-- Послушай Моцарта, -- сказала я в дверях, и, не дожидаясь реакции, вышла.
Машенька ушла в декрет, и я могла снова перебраться в наш прежний кабинет, но не захотела. Димка внезапно объявил, что скоро женится, показал фото девушки: красотка! Оказалось, что и его я знаю не слишком хорошо.
Всякий раз, преодолевая лестницу и входя в кабинет, я видела Таньку...
...сидящую за столом за уроками и делающую вид, что ничего не слышит (она в наушниках, но все равно все, все слышит!), пока брат ссорится с матерью. А потом брат уходит, хлопнув дверью. А потом уходит и она. Как когда-то ушла я -- из дома в никуда, лишь бы только не быть там, лишь бы забыть это все навсегда. Закрывается дверь, за ней -- история, которая никогда не закончится -- и мы так и будем сидеть, склонившись над тетрадкой с примерами, решая какие-то уравнения, а люди -- в числителе и знаменателе совпадая, будут сокращаться, исчезать, чтобы в финале осталось только одно число -- мы сами.
Я относила издательский договор на подпись к Кучке, пила у него дома чай с вареньем в неловкой тишине, но все-таки радовалась, что этот человек допустил меня в свой мирок: все что-то бубнил про императора Юлиана, заплутавшего в пустыне. Я все представляла себе эту пустыню, но ослепительный песок почему-то превращался в снежное полотно... Идя домой, как во сне, сквозь весну, которая все-таки наступила, я думала о том, как настоящее становится прошлым и волочется за нами, как развязавшийся шнурок от ботинка -- пока не споткнемся. Пока не упадем.
Падали мужчины и женщины, снежинки и империи...
А меня ждала комната с высокими потолками и двумя окнами: одно выходит на улицу, где умер на асфальте неизвестный мне Миша, другое -- двор, где все так же у мусорного бака гниют старый диван и поломанный стул. Быть может, диван и хотел когда-то приблизить свою кончину, но теперь с ним рядом -- товарищ, с которым они смогут обсудить всё то бесконечное множество задниц, которые были в их жизни.
Безмолвные разговоры, белое на белом, любовь, в которой никто никогда не признается.