На соломе я слегка согрелся, обсох. Сытый желудок и усталость клонили ко сну. Солнце, едва угадываемое сквозь пелену дождя и низкие тучи, уже садилось. Еще немного, и наступит ночь. А ночью, как известно, немцы не воюют, можно будет и расслабиться.
Однако благодушным ожиданиям моим не суждено было сбыться.
Вдалеке послышался шум моторов, и в деревню вполз средний немецкий танк Т-IV с короткоствольной 75-миллиметровой пушкой, прозванной самими же немцами «окурком», а за ним – легкий двухосный бронеавтомобиль, известный как «Хорх-I», вооруженный пулеметом в башенке. Против такой силы шансов у нас не было никаких.
Я растолкал Василия:
– Тихо! Немцы в деревню вошли.
Василий мгновенно сел на соломе и вскинул на меня испуганные глаза:
– Уходить надо, командир.
– Погоди, посмотрим. За сараем речушка, если что – на ту сторону перебежим. На танке и бронемашине они туда не сунутся, увязнут.
Мы притихли и стали наблюдать.
Немцы прошлись по деревне, заглянули во все избы и выбрали себе понравившуюся – она была размером побольше. Натаскали приготовленных хозяевами дров, затопили печь. Конечно, промозгло на дворе – обсушиться захотели да еду подогреть.
Мы сидели в напряжении. Сунутся они к нашему сарай-
чику или не обратят внимания? Не обратили. Сдался им наш сарайчик, если даже в избах поживиться нечем.
Видно, немцы подкрепились и выпили – из избы послышались звуки патефона. Вот наглецы, с комфортом воюют. Небось из трофейных патефончик-то, не из Германии же его сюда привезли.
И такая меня злость взяла! Я, русский, на своей земле, как одичавший зверь, в сараюшке прячусь, полуголодный и промокший, а эти гады еще и веселятся!
В голове родился дерзкий план.
– Слушай, Вася. Ты сможешь унести сразу и пулемет, и харчи?
– Смогу. Тут и харчей-то – три банки всего и осталось.
– Топорик мне дай. А сам задами, по огородам уходи на правый край, к лесу. Там затихарись и жди у дороги.
– Сколько ждать? – деловито осведомился он.
– Что я тебе – поезд по расписанию? – прошипел я. – Сколько нужно, столько и жди. Может, до утра.
– Ты что задумал-то, командир?
– Что ты все заладил – «командир, командир…» Сергеем меня звать. Танк задумал угнать.
– У немцев? – изумился боец.
– Тише ты! Ну не у своих же. Или ты здесь еще какие-нибудь танки видишь?
– Никак не можно – не справишься. Давай лучше вдвоем уйдем.
Лучше бы он этого мне не говорил! До этой минуты я еще колебался, а после его слов твердо решил – сделаю! Часовой там наверняка есть, но для этого я топорик беру. Стрелять нельзя – немцев около десятка. А танк что? Как трактор – два рычага, три педали. Только бы кнопку или рычажок стартера найти. И ничего, что темно и дорогу плохо видно. Как говорится – у носорога плохое зрение, но это проблема окружающих. Фары-то у танка есть. Правда, как их включать, я не знаю, но думаю, попозже разберусь.
– Ну, Василий, бери пулемет, харчи – и с Богом!
– Ты что, в Бога веришь? А я – так нет, комсомолец я.
– Да это так, вырвалось.
Чувствовалось, что уходить в ночь и под дождик Василию не хочется. Что с него возьмешь – пацан совсем еще. Ему бы с девками на околице деревни гулять. А тут темень, опасность – одному страшновато.
Васька поежился, встал, потоптался, закинул на плечо пулемет, в левую руку взял гимнастерку с консервами:
– Жду, командир. Не обмани, гляди.
– Если жив останусь. Ну, иди.
Василий ушел.
Я вздохнул. Увидимся ли мы еще? Проверил пистолет, сунул его в кобуру, не застегивая клапан, чтобы в случае крайней нужды выхватить быстрее. Но лучше бы этой нужды не возникло. Немцы – вояки сильные, решительные. На выстрел всей толпой выбегут и преследовать будут, пока не убьют.
Сердце гулко колотилось в груди. Я уже убил немца у мотоцикла. Но с нескольких шагов и из пистолета. А теперь предстояло топором – как разбойнику с большой дороги. Как-то не по себе было.
Я вышел из сарая, прошел несколько шагов, потом опустился на землю и пополз. Все равно мокрый и грязный.
Дополз до ближайшей избы и замер у хлипкого штакетника, обратившись в слух. Где часовой? Немцы – народ дисциплинированный, обязательно часового поставят. Вот только где он?
На улице под дождем матово лоснились бока бронированных машин. И – никакого движения.