Я вздохнул. Увидимся ли мы еще? Проверил пистолет, сунул его в кобуру, не застегивая клапан, чтобы в случае крайней нужды выхватить быстрее. Но лучше бы этой нужды не возникло. Немцы — вояки сильные, решительные. На выстрел всей толпой выбегут и преследовать будут, пока не убьют.
Сердце гулко колотилось в груди. Я уже убил немца у мотоцикла. Но с нескольких шагов и из пистолета. А теперь предстояло топором — как разбойнику с большой дороги. Как-то не по себе было.
Я вышел из сарая, прошел несколько шагов, потом опустился на землю и пополз. Все равно мокрый и грязный.
Дополз до ближайшей избы и замер у хлипкого штакетника, обратившись в слух. Где часовой? Немцы — народ дисциплинированный, обязательно часового поставят. Вот только где он?
На улице под дождем матово лоснились бока бронированных машин. И — никакого движения.
Я пролежал не меньше получаса и уже стал подумывать: а не слишком ли я верю в немецкий порядок? Может, и часового-то нет? Есть! Есть часовой! Сам выдал себя. На короткое время зажегся фонарик с синим светофильтром — часовой поднес его к руке. Видимо, смотрел время на часах. Черт! Когда же у них смена? Ждать или потихоньку подобраться? Подожду. На часы поглядывают в последние минуты перед сменой караула — по себе знаю. И тянутся они, эти минуты, ох как долго.
Вскоре открылась дверь в избу, вырвался луч от фонаря. К часовому подошел сменщик, на ходу накидывая капюшон плаща поверх каски. Оба закурили, поговорили немного:
— Дас ист фильляйхьт айн вэтэр! (Ну и погода!)
— Ганц рихьтихь. Зер шадэ, — донеслось до меня. (Совершенно верно. Очень жаль.)
Я понял: погода наша им не нравится. Подождите, вас еще декабрь сорок первого под Москвой ждет!
Сменившийся с поста часовой ушел в избу. Новый часовой принялся расхаживать вдоль улицы — между забором и танком с бронемашиной.
Глаза мои уже хорошо адаптировались к темноте. Надо только выждать немного. Сейчас часовой еще бодр, через часок устанет топтаться и остановится.
Дождь моросил, не переставая, и на мне не было сухого места. И хоть было лето, я стал подмерзать.
По моим прикидкам, времени уже прошло достаточно.
Я стал медленно, ползком подбираться к тому месту, где стоял часовой. Немец чертыхнулся — наверное, ругал плохую погоду в России, — полез в карман, достал сигареты.
Я перехватил в руке топор поудобнее и подобрался поближе, готовясь к прыжку. Как только чиркнет спичкой или зажигалкой — самое время для нападения. Огонек на миг его ослепит.
Я поднялся на одно колено, как бегун перед стартом. Немец стоял ко мне спиной. Он чиркнул спичкой и сложил ладони вместе, прикрывая огонек от дождя. Как подброшенный пружиной, я вскочил и прыгнул вперед. Немец почуял своим нутром посторонний звук — даже голову начал поворачивать, когда я топором ударил через капюшон пониже каски — там, где должна быть шея. С противным чавкающим звуком лезвие перерубило позвонки и плоть. Часовой завалился набок.
Теперь нельзя терять ни секунды. Ногу — на каток, другую — на гусеницу, и я — на корме. Тьфу ты, черт! Забыл снять с часового фонарик. Это сейчас для меня самая нужная вещь.
В своей машине человеку подсветка, может, и не нужна — мышечная память сама подведет руку к нужному рычагу или тумблеру. А как мне искать кнопку запуска стартера, когда я в немецком танке не сидел, живьем его видел в Кубинке один раз, да и то мельком. В училище мы изучали танки вероятного противника — французский «Леклерк», немецкий «Леопард», американский «Абрамс». Но то были современные танки. Кто тогда мог предполагать, что я с ним столкнусь в реальности, да еще ночью?
Потому пришлось спрыгнуть и отцепить с пуговицы плаща фонарь на кожаном ремешке. Я сунул его в карман джинсов, чтобы не звякнул о броню, и снова взобрался на корпус танка. Сразу — к башне.
Потянул одну из двух половинок бокового люка. Открылась.
Я посветил фонариком — пусто, никого, только на сиденьях шлемы экипажа лежат.
Осторожно я пролез внутрь, прикрыл створку люка, повернул защелку. То же самое проделал со всеми остальными люками. Есть на танковых люках такие задвижки. Запер экипаж люки изнутри, и попробуй выкури его оттуда. Правда, есть одно «но»: у экипажей и танкоремонтных бригад есть специальные ключи — ну, как у проводников железнодорожных вагонов для дверей. Если подобьют танк и погибнет экипаж, ключом можно отпереть люк. По крайней мере, запершись, я не опасался, что кто-нибудь может внезапно открыть люк.
Теперь можно и осмотреться.
Изнутри броня танка покрыта слоем пробки, окрашенной в белый цвет. Неплохо придумано, хоть экипаж от синяков и шишек уберечь можно при движении по пересеченной местности.
Я плюхнулся на водительское сиденье. Довольно удобно. Так, оба рычага передо мной, три педали — фрикцион, тормоз и газ. Ну, с этим понятно. А где стартер? Панель приборов скудная, у каждого тумблера или манетки надписи. Знать бы немецкий — сразу разобрался бы.
Я нажал наудачу одну кнопку, другую — тишина. Подожди-ка, вон рычажок, бока отполированы пальцами до блеска. Попробовал я его придавить — не поддается. Повернул вправо. Ура! Взвыл стартер, двигатель завелся сразу. Понятное дело, «Майбах» о двенадцати цилиндрах — не полуторка. Выжал фрикцион, включил передачу. Мне было все равно какую. Танк и с первой тронется, и с четвертой. Ему безразлично — мощности с избытком. И надавил на газ.
Танк чуть на дыбы не поднялся. Передок подбросило, и он рванулся вперед. Я прикинул — наверняка экипаж уже выскочил из избы. Какими бы пьяными они ни были, не услышать рев танкового мотора рядом с избой было невозможно. Вот только сделать со мной они ничего не смогут — на бронеавтомобиле только пулемет.
Я начал нажимать кнопки, пытаясь включить фары. С четвертой попытки это удалось. Светили они скуповато, через узкие щели, да еще и с синим светофильтром. Я всмотрелся в водительский перископ. Е-мое! Из деревни-то я выехал, да еду не к лесу, где меня Василий ждет, а совсем в другую сторону.
Я плавно потянул на себя правый рычаг, и танк послушно сделал правый поворот. Дотянул на себя рычаг еще, и он буквально крутанулся на гусенице. А теперь — вперед!
Вокруг броневичка бегали немцы. Увидев свой же танк, который возвращался назад, они замахали руками. Ну прямо дети малые! Они что, думают, что я остановлюсь и верну им технику? Ой, извините, взял покататься — по ошибке.
Я с ходу ударил броневичок в борт, перевернул его на бок и погнал дальше. Ну, погнал — это я погорячился, но километров тридцать пять — сорок в час я точно ехал. А ведь как идет, подлец! Мягко, едва переваливаясь на неровностях дороги. Еще бы, по восемь ходовых катков на каждую мелкозвенчатую гусеницу. И двигатель — просто сказка. Работает ровно, без надрыва. А коробка? Передачи переключаются, как на спорткаре. Это не наш Т-34, где за рычаг переключателя передач одновременно хватались водитель и стрелок-радист, иначе было невозможно переключиться.
Вот и опушка леса. Василия не видать. Проеду еще немного. Я откинул люк — так хоть что-то видно, не то что через узкую щель.
Впереди забелело пятно. Никак, боец в нательной рубахе немцев своим видом пугает? Точно!
Я подъехал поближе и дернул оба рычага на себя. Танк немного клюнул носом и встал.
— Ты чего, сдурел — под гусеницы лезешь?
— Живой? И танк угнал?
— Полезай в танк.
Я отпер боковой люк. Василий сначала забросил гимнастерку с консервами, потом попытался закинуть ручной пулемет.
— Да брось ты его, у нас два пулемета в танке, да пушка еще.
Василий с сожалением отшвырнул трофейное оружие, неуклюже вскарабкался на броню и заполз в люк. Я захлопнул створки, запер задвижку.
— Ну, как тебе аппарат?
— Боязно мне чего-то. Хватятся немцы, догонят.
— Пешком, что ли? Я их броневичок перевернул. Садись, едем.
Мы тронулись в путь, выехав на лесную дорогу. От деревни отъехали уже изрядно. Я свернул в лес, ломая тоненькие деревья, остановился, заглушил двигатель.
— Все, устал, спать хочу.
Адреналин сгорел вместе с ощущением удачи, навалилась усталость.
— А я так и не хочу, — заявил Василий.