Вера
По дороге домой Вера заехала в салон связи, купила еще один телефон и переставила в него новую сим-карту. Возвращая прежнюю симку в старый телефон и подчищая списки контактов, подумала, что вот теперь от Стаса у нее появились реальные секреты. Именно такие, за которые можно заслуженно упрекнуть, а не только основываясь лишь на недоверии и подозрении.
Машина мужа на стоянке возле дома отсутствовала. Вера припарковала "шкоду" на свободном месте, посидела немного, собираясь с духом.
За совсем небольшой промежуток времени столько пережито и перечувствовано, что просто вернуться назад оказалось нелегко.
...Однажды в детстве она наблюдала, как бабушка разделывала курицу. Особенно девочку тогда заворожил процесс чистки куриного желудочка.
Бабушка ловко разрезала маленький багровый комочек плоти пополам и развернула его, словно раскрыла крохотную книжицу. Веру охватил священный ужас, когда изнутри вывалилось что-то мерзкое, зеленоватое, вперемешку с маленькими камушками. Все это выглядело запредельно пугающим для детского воображения и заставило оцепенеть в ощущении необъяснимой уязвимости.
А бабушка почему-то ласково называла желудок "пупочком", и когда промыла его под струей чистой воды и положила распластанным на тарелку, он уже не казался таким устрашающим. Он перестал быть собой и стал чем-то видоизмененным, с гладкой и бледной внутренней оболочкой, выглядевшей пустой и чистой.
С тех пор бывали моменты, когда Вера представляла внутри себя такой вот "куриный пупочек". Хотелось вытащить, выпотрошить скопившуюся гадость, все эти давящие, колючие камушки непереваренных обид и разочарований, навалившихся на душу, и промыть в проточной воде. Стать снова пустой, чистой, легкой.
Она входила в подъезд, привычно здоровалась с консьержкой, нажимала кнопку вызова лифта, поднималась на свой этаж. А в голове все это время возникали, быстро сменяя друг друга, титры персональной немой кинохроники.
Их со Стасом ссора. Эта безумная беготня по квартире. Слова, руки мужа. Её бегство и горький коктейль из паники, обиды и чувства вины.
"Не хочу, спорить и ссориться. Не хочу объяснять ничего. Не хочу обижать и быть обиженной".
Понятное дело. А кому хочется? И в кадре крупным планов - суровое лицо мужа, его режущий заточенной сталью взгляд. Осуждающий, укоризненный, наполненный затаенной болью. И ожиданием ответной любви, что пугало куда сильней его гнева.
"Что скажу Стасу?"
"Готова ли вообще что-то говорить?"
"Как не обидеть и не дать лишних (читай невыполнимых) надежд и обещаний?"
Когда, сжимая ее в объятиях, муж требовал: "Скажи, что любишь", она всегда отвечала: "Да, люблю". Но ведь не любила.
Хотела детей и родила Димку. Стас был не против завести еще малышей, а Вера все не решалась, хотя всегда мечтала о большой семье и не скрывала этого. Мысли о втором ребенке не покидали, но до реализации мечты дело так и не дошло. Теперь понимала, что никак не могла отважиться на это именно из-за мужа. Стасу она не хотела дарить еще одного малыша.
Каждый шаг, жест сегодня давались непросто, каждая мысль и слово значили больше, чем обычно и буквально на ходу выстраивали нечто новое.
Что-то уже изменилось, менялось прямо сейчас и еще могло измениться. Все времена - настоящее, прошлое, будущее - сошлись в данной конкретной точке. Застыли в ожидании, обратив свое внимание на неё, на Веру.
"Что станешь делать? Что решишь? Куда направишь себя, своего сына и мужа?"
И собственный внутренний голос, панически отбивавшийся от необходимости отвечать на поставленные вопросы. "Я не хочу, не могу решать все сама! Пусть будет что-то, что послужит подсказкой, как поступить правильно"...
И сквозь все это двадцать пятым кадром прорывался еще один образ. Лицо Алексея, нечеткое, словно чуть выцветшее, но прочно отпечатавшееся в голове и на сетчатке глаз.
Понятно, что он возился с ней, руководствуясь неискоренимым инстинктом врача, который просто не способен пройти мимо нуждавшегося в помощи. Но каким же реальным оставалось до сих пор ощущение его твердой руки, поддерживающей и направляющей. Что-то в его взгляде и улыбке, когда он смотрел на нее.
И ей было совсем не все равно, что он заметил, что подумал про нее.
Вера подходила к двери их со Стасом квартиры, начиная понимать, что большую часть времени думала не о муже. Будь она хоть немного смелее, то уже сейчас призналась бы самой себе, что все чаще и дольше, с пугающе жадной откровенностью, думает об Алексее, чужом, едва знакомом мужчине.
Не поворачивая ключ в замочной скважине, Вера потянулась рукой к звонку. Затаив дыхание, ждала, что следом за прозвучавшей трелью, услышит звук шагов мужа. Затем распахнется дверь и ее встретит взгляд Стаса.
Но в квартире было тихо. Вера вошла и, сбросив мокасины, первым делом двинулась на кухню.
Чашка, из которой обычно пил Стас, стояла перевернутая на чистой салфетке. Вымытая, еще влажная. Электрический чайник не так давно кипятили, а в посудомоечной машине одинокая сковорода, на которой муж, видимо, жарил яичницу.
Значит, Стас позавтракал в обычном режиме и ушел на работу.
Вера с тоской смотрела на коричневую кружку, принадлежавшую мужу, так аккуратно вымытую и бережно поставленную на сложенную вчетверо полотняную салфеточку. Эту привычку ставить кружки сушиться на полотенце Стас перенял у нее. Если посуды было совсем немного, Вера не пользовалась посудомойкой, мыла вручную, оставляла на расстеленном полотенце, а потом убирала всё в шкафчик.
Постояла в просторной кухне, вдыхая привычный, знакомый запах и невольно пытаясь уловить, не изменилось ли что-то настолько, что уже растворилось в воздухе и перемену можно даже почуять.
Мимоходом заглянув в комнату сына, прошла в гостиную. Стас спал здесь, на диване. Плед и подушка, взятая с супружеской постели, аккуратно сложены. На кофейном столике - будильник и раскрытая книга обложкой вверх . "Титан" Драйзера, та самая, которую читала она.
Стас не спал один в их кровати, сушил кружку, как это делала она, читал ее книгу. От понимания этих простых вещей где-то в груди, в том месте, в котором, по мнению или заблуждению людскому, располагалась душа, сразу заныло, сдавило что-то. Может ушиб разболелся, и повязка на ребрах вдруг стала туже...
Вера уронила на пол все еще висевшую на плече сумку и направилась в спальню. Шла, как на Голгофу, каждый шаг босых ног по паркету отдавался в тишине просторной квартиры звонким шлепаньем. И кроме этого почти забавного звука - шум в ушах от стука собственного сердца.
В спальне плотно задернуты шторы. Кровать тщательно застелена, все складочки на покрывале разглажены, гармонию нарушает только отсутствие подушки со стороны, на которой обычно спит муж. Что упало с комода, поднято и возвращено на места, разве что флакончики, баночки и прочая мелочь расположены не так, как обычно расставляла она.
Стас привел в порядок всё, что смог, постарался вернуть вещам и обстановке привычный, нерушимый вид. Теперь очередь жены.