Бикулина тем временем сняла с пальца кольцо, посмотрела сквозь камень на свет, протянула Маше. Маша тоже посмотрела сквозь камень на свет и изумилась… Пропало все, только многокрасочная зелень — ломаная-переломаная, глубокая-преглубокая потекла в глаза. И вот уже сама Маша светлым солнечным пятнышком скользнула внутрь зелени, где ни конца ни края — упругие волны, пульсирующая бахрома…
— Вот это да! — выдохнула Маша, протянула кольцо Рыбе.
— С ума сойти! — выдохнула Рыба, вернула кольцо Бикулине.
— Какое лето было, — потянулась по-кошачьи Бикулина, — ах, какое было лето…
Маша и Рыба облизали сухие губы, ожидая услышать дальнейшее. Но Бикулина пока не была склонна предаваться воспоминаниям.
— А ты, Рыба, — спросила она, — у тебя, Рыба, есть что вспомнить? — Бикулина особенно выделила «есть» и «что».
Рыба опустила глаза, зарумянилась. Необычайно похорошела Рыба за лето. Не ресницы, казалось, у нее — одуванчиковый пух. Глаза не просто голубели — цвели. Светлые волосы лежали на плечах латунными кольцами. Ноги стали длиннее. Плечи округлились. Много, много изменений обнаружили подруги в Рыбе. Бикулина изредка бросала взгляд в зеркало, словно сравнивая себя с Рыбой, и было неясно, довольна ли Бикулина сравнением…
— Я много рисовала… сказала Рыба, погасив недокуренную сигарету. — И еще я… целовалась с одним мальчиком!
— Сколько раз? — подалась вперед Бикулина.
— Один раз…
— Где?
— Мы вместе рисовали на веранде…
— Как это случилось?
— Он тоже перешел в девятый… Мы рисовали на веранде… Он подошел сзади, смотрел, смотрел, а потом… положил руки на плечи. Я обернулась, а он… поцеловал…
— И что дальше?
— Он убежал. Сказал, что сейчас придет, и не пришел…
— А потом ты его видела?
— Видела.
— И что он?
— Ничего, — пожала плечами Рыба, — он скоро уехал…
— Ты, конечно, ходила его провожать? — усмехнулась Бикулина.
— Нет!
— Врешь, врешь! — захлопала в ладоши Бикулина. — Врунишка ты, врунишка! Хочешь расскажу, как было дальше?
— Как ты можешь рассказать, тебя же там не было!
— Он уехал… На чем он уехал: на автобусе, на электричке?
— На автобусе. Но какое тебе…
— На автобусе! — перебила Бикулина. — На автобусе! А ты всю ночь не спала, ходила, наверное, по садику, ждала, что он придет, да? А он не пришел… Ты совсем с ума сошла, побежала к его дому, а там все окна погашены, дрыхнут все… Ты походила, походила, может, даже камешек ему бросила в окошко, да, Рыба? Но он не вышел… Ты пошла домой, проплакала до утра, а утречком рано-рано вдоль забора тихо-тихо на остановку, да? И спряталась где-нибудь под кустом, чтобы он тебя не видел… Он пришел на остановку, автобус подъехал… Он в автобус садится, а ты дрожишь, не дышишь… Оглядывался он хоть, искал тебя глазами, Рыба? Или… нет?
Рыба кусала губы.
— Слезок-то много, а, Рыба, пролила? — хохотала Бикулина. Странный приступ веселья на нее напал.
Рыба встала.
— Рыбка моя, я же шучу! Откуда я знаю, как было? А ты уж обиделась… — нежно прижалась к Рыбе Бикулина, в глаза заглянула, спросила участливо, как мать: — Отгадала я, да?
Рыба кивнула. Слезы уже блестели у нее в глазах, но пушистые ресницы не позволяли им скатиться. Совсем как маленькая девочка кивнула Рыба, когда мамочка отгадывает причину обиды.
— Ну, не плачь, не плачь, Рыбка, — обняла подругу Бикулина, — не стоит тот дурачок твоих слез… Невелика птица… Ты всемирной художницей станешь, этот дурачок всем хвалиться будет, что когда-то тебя целовал… А ты плачешь?..
«Боже мой! — подумала Маша. — Неужели она утешает ее искренне? Неужели не последует никакого обмана? Боже мой, как изменилась Бикулина!»
Осторожно, чтобы не насторожить, не спугнуть, взглянула Маша Бикулине в глаза и отпрянула! Злой смех плескался в глазах! Всей душой, всей кожей Маша почувствовала: то, что было, — цветочки, грядут ягодки! Затаилась… «Что будет? Что будет?» — словно лихорадка била Машу. А Рыба тем временем вытерла слезы и обняла доверчиво Бикулину, положив красивую свою голову на ее острое плечо.
«Не верь! Не верь!» — хотелось крикнуть Маше, но она промолчала.
Мгновенно отгадав Машино настроение, Бикулина поднялась с кресла, подошла к ней. Словно диковинный камень в кольце переливался Бикулинин взгляд. И были-таки в нем и искренность, и смущение, и даже искорки доброты мерцали, но все это постепенно заволокла муть, куда, как в болотную тину, смотри не смотри — ничего не увидишь. И такой обволакивающей была тинистая муть, что привычное шоковое смятение ощутила Маша, после которого наступал обычно паралич воли и Бикулина праздновала очередную (сотую, тысячную?) победу.