Я случайно встретил его в коридоре и уговорил открыть мастерскую.
— В левом углу, крайние от окна, — сказал он. Я прошел в мастерскую. А он смотрел в окно и курил сигарету. Усталый немолодой человек с равнодушным лицом.
Первая композиция называлась «Расстрел героя». Белогвардейцы расстреливали кого-то в белой рубашке на фоне скал. Вторая композиция изображала сталелитейный процесс.
— Разве можно стоять так близко к формам? — удивился я.
— Чего? — удивился он.
— Нельзя, говорю, так близко стоять… — повторил я.
— Работал в горячем цехе? — усмехнулся он. — Старый металлург?
— Все равно нельзя так близко находиться, — настаивал я, потому что помнил, как нас водили на завод, и какой жар стоял, когда выпускали расплавленный металл, и как к формам можно было приблизиться только в специальном костюме.
— Поэтому ты и писал аквалангистов? — спросил он.
— Я ведь не старый металлург, — ответил я. — И на самом деле не работал в горячем цехе…
Он пожал плечами. Дым от сигареты плавал в воздухе. Форточки были закрыты.
Я кивнул и вышел в коридор.
— Подожди! — сказал он.
Я остановился.
— Тебя не приняли не потому, что ты писал аквалангистов, а потому, что ты их плохо написал… Ты словно забыл, чему тебя учили в школе. Моне… Аквалангисты в солнечный день на дне морском… — Он усмехнулся и выбросил окурок в урну. — И не думай, что жизнь кончилась…
— До свидания, — сказал я.
— Да, — ответил я Лене, — жаль, что мы не были знакомы раньше.
Она с удивлением посмотрела на меня, удивилась, должно быть, что я так долго думал, а сказал такую глупость. Я криво улыбнулся, еле удержался от глупого: «Передавай папе привет…» Но тут, к счастью, меня позвал Иван Дмитриевич, и я поспешил к нему.
— Ты сюда пришел работать или с девчонками лясы точить? — строго спросил он.
— Я думал, уже уволен…
— Надевай ватник! — махнул рукой Иван Дмитриевич.
… Когда хозяева уводят собак с площадки и наступает тишина, я сажусь на скамейку около калитки и закуриваю. Сижу и ни о чем не думаю.
В семь часов еще светит солнце. Неяркое и красное, оно висит над лесом. Люди уходят с площадки и идут по полю, постепенно они становятся все меньше и меньше, а скоро исчезают совсем, потому что поле холмистое и если спуститься с холма, то с площадки тебя уже не видно. Иван Дмитриевич ушел, не попрощавшись со мной. Наверное, обиделся из-за этой истории с Джимом. И Лена с Дэзи ушли. Они тоже обиделись. Все на меня обиделись…
Около магазина «Эстафета», где продаются восточные сладости, я встретил своего друга Петьку Быланского. Его послали купить чего-нибудь к чаю. На улице Типанова с грохотом заворачивали трамваи, и искры сыпались в разные стороны. Петька поставил меня в очередь, а сам отправился выбивать чек. Оказывается, ему надо было купить торт. Сегодня у них гости.
Потом мы шли к дому, я узнал массу новостей, половина из которых наверняка вранье. Я заметил, что Петька разговаривает со мной как-то осторожно.
— Еще какие новости? — спросил я.
Петька пожал плечами.
— Все, вроде… — неуверенно сказал он.
— Не хочешь говорить, не надо, — я пошел к своему подъезду. Я живу в первом подъезде, а Петька в пятом.
— Тебя должны вольным слушателем зачислить! — крикнул Петька. — Просись в нашу мастерскую!
Я обернулся и махнул рукой. Как же, разбежался… Петька стоял на том же месте и почему-то смотрел на меня. Что же это за новость, про которую он ничего не сказал?
— Тебе Светка звонила, — сообщила мать, как только я вошел.
— Ну и что сказала? — спросил я, надевая тапочки.
— Просила, чтобы ты позвонил, — мать ушла на кухню.
Оказывается, новость, как шило в мешке, не утаишь. Сама тебя найдет и уколет!
— Мам! — крикнул я. — А больше она ничего не говорила?
Из кухни плыл запах борща. Ненавижу борщ! Потом уныло звякнула тарелка.
— Сережа, — сказала мать, — помойся в ванне, ладно?
— Я спрашиваю, Светка больше ничего не говорила?
— Ничего.
— А ванна при чем?
— От тебя… собаками пахнет…
— Ах, собаками… — пробормотал я и забрал телефон в свою комнату.
— Борщ остынет! — крикнула мать.
— Оставь кости поглодать! Сейчас от меня только пахнет собаками, а к вечеру я сам в собаку превращусь…
— Юмор у тебя, конечно…
Телефон уставился на меня десятью пронумерованными глазками. Я никак не мог заставить себя набрать Светкин номер. Я боялся, хотя бояться было совершенно нечего. Светка училась на архитектурном факультете, я работал на собачьей площадке, и не виделись мы черт знает сколько. Только почему я тогда схватил телефон и собрался ей звонить? К чему такая спешность?