У дальней стены располагался огромный, словно крепость, письменный стол. Похожие на оборонительные фашины штабеля многочисленных папок, ощетинившиеся, словно бастионы, карандашами и ручками пластмассовые стаканчики. Над всем этим – висящая в мягком полумраке шафрановая лысина генерала- хозяина.
Когда я вошёл, лысина приподнялась и на меня глянули тусклые отсутствующие глаза.
– Доброе утро, – пробормотал я несмело. – Смерть лесу.
Взгляд у Шлепень-Шлеменя стал более осмысленным.
– А, Корд, – произнёс он низким глуховатым голосом. – Проходи, дорогой, присаживайся.
– Спасибо.
Я осторожно присел на краешек стула.
– Ну, что скажешь?
– Нож вот потерял, – вздохнул я.
– Нож! – фыркнул Шлепень-Шлемень. – А вместе с ножом и вездеход впридачу, да?
Я вздохнул снова.
– Ладно, – сказал Шлепень-Шлемень после паузы. – Давай, что там у тебя.
Я протянул ему через стол подобранный по дороге кусок полуобгоревшей древесины. Директор взял его, потом встал и подошёл к синтезатору. Не желая упускать лишнюю возможность понаблюдать за работой диковинной машины, я зашагал следом.
Роста директор был невысокого, зато фигуру имел широкую, кряжистую. Свисавшие чуть ли не до колен руки увенчивались огромными пудовыми кулаками. И мне, и всем прочим жителям города эти кулаки внушали невольное уважение. Такими разве что сваи забивать. И откуда это только пошло, на директора, занимавшегося исключительно бумажными делами, столько биомассы изводить? Впрочем, как и я, он всё-таки специалист, нужная для города единица. Вполне возможно, что интеллект и физический облик друг от друга неотделимы. Стоит ущемить одно, как сейчас же изменится и другое. И далеко не факт, что в лучшую сторону. М-да.
Шлепень-Шлемень набрал на пульте нужную комбинацию, сунул в верхний раструб кусок древесины, и синтезатор загудел. Секунд через пять, впрочем, он замолчал, а из другого раструба, внизу, выскользнул и упал на пол свежеиспечённый нож. Я сейчас же его подхватил. Нож был чуть тёплый.
– Учу вас, учу, – проворчал Шлепень-Шлемень, усаживаясь обратно за стол. – И никакого толку. Как об стенку горох. Ну как ещё мне вас убеждать, что технику надо беречь? Ведь когда утрачивается что-то крупное, то это уже навсегда. Понимаешь – навсегда?
Я виновато кивнул.
– Эта пукалка, – сказал Шлепень-Шлемень, ткнув пальцем в сторону синтезатора, – только мелочь вроде твоего ножа сотворить может. Вездеход ей не по зубам. – Директор на несколько секунд задумался. – Ладно, рассказывай, что было вчера.
Я принялся рассказывать. Всё время повествования лицо у Шлепень-Шлеменя сохраняло непроницаемое выражение. Только когда я дошёл до описания зелёной равнины, он вроде бы как слегка оживился. Глаза его с интересом уставились на меня, но вслух он не сказал ничего. Наконец я закончил.
Некоторое время мы молчали.
– И что ты обо всём этом думаешь? – спросил он потом.
Я пожал плечами.
– Ну, трудно сказать… Лес, он всякое… горазд…
– Чушь! – перебил он меня с презрением. – И ты это сам понимаешь.
Не зная, что сказать, я промолчал.
– Это был не лес, – объявил директор чуть погодя. – Это был Океан. Ты, наверное, и слыхом не слыхивал про такое. – Он усмехнулся. – Так вот, объясняю. Издревле человечеству были известны три великие силы: Небо, Лес и Океан. Улавливаешь?
Я пожал плечами снова.
– Небу мы поклоняемся, – продолжал директор. – С Лесом воюем. Океан же сохраняет по отношению к нам нейтралитет. Что же до изображения Цугенгшталя, которое ты якобы видел над горизонтом, то это галлюцинация. Улавливаешь?
Я вспомнил висевшее над горизонтом изображение Цугенгшталя, его манящий гипнотический взгляд, и подумал, уж на что на что, а на галлюцинацию оно, пожалуй, походило меньше всего. Вслух, впрочем, я свои сомнения высказывать не стал, молча только кивнул.
– Небу мы поклоняемся потому, – объяснял Шлепень-Шлемень, – что именно оттуда пришли наши предки и именно туда мы когда-нибудь ещё вернёмся. С Лесом же мы воевали всегда, воюем сейчас и будем воевать и впредь, пока не истребим его на корню. Что же до Океана… Хм. Пока что он действительно сохранял нейтралитет. – Тут глаза директора как-то недобро блеснули. – Но если придётся – что ж, повоюем и с ним…
Шлепень-Шлемень говорил что-то ещё, но я его уже не слушал. Я даже не смотрел уже на него. Я смотрел на стену за его спиной, которую вдруг стала покрывать какая-то странная жёлтая мгла. Сама стена, стремительно теряя очертания, вздувалась бугром, вздувалась, словно бы накатываясь на директора сзади, толкая жёлтую мглу перед собой. Я вытаращился на это диво, не в силах произнести ни звука. Шлепень-Шлемень же, увлечённый собственным монологом, вообще не замечал ничего. Вот жёлтая мгла коснулась его, и он стал меняться прямо на глазах. Его голова вдруг вытянулась на полметра, словно бы отражённая в кривом зеркале, нижняя челюсть со стуком упала на стол, он захрипел, попробовал встать, но не смог, лишь с шумом разбросал вокруг пластмассовые стаканчики. Потом он рухнул на стол, сливаясь с ним в единое целое, в какую-то бурую неопределённую массу, которая всё вспучивалась и пузырилась, словно бы кто-то увязший в ней пытался выбраться наружу.
Нестерпимым жаром и вонью дохнуло на меня.
Тут только я сообразил, что на меня надвигается Циклон, имя которому – смерть, ибо ещё никому, кто оказывался от него в такой близости, не удавалось спастись.
Вот он, взламывая буграми пол, приблизился к дивану, расплющил его, висевшую над ним картину в одно мгновение скатал в трубку, стул, на котором я только что сидел, превратил в трёхногое чудовище. Я попятился к двери, но хотя бы узнать то место, где она раньше находилась, было уже никак невозможно – вся стена бурлила бурыми потёками. Да что там стена. И другие стены, и пол, и потолок, и всё, что в этой комнате находилось, превратилось теперь в сплошную бурлящую кашу. Как же это всё чертовски напоминало Извержение. Безумная догадка появилась вдруг у меня в голове – конечно же, никакого не леса это проделки, лес на такое просто не способен, не под силу ему такие масштабы, наверняка это происки Океана, никакого нейтралитета он, поганец такой, никогда и не соблюдал. Как же мне стало ясно это теперь, в эту минуту, но… значения это не имело уже никакого. Через мгновение-другое я погибну, превращусь в один из потоков этой отвратительной безликой массы, погибну, как несколькими секундами раньше погиб Шлепень-Шлемень, погибну, унеся эту невероятную догадку навсегда в небытие. Никому и никогда ещё не удавалось выживать в такой близости от Циклона.
Я с отчаянием огляделся. Незатронутым оставался только незначительный клочок пола у окна, где я как раз и находился. О, Небо! Святое, непорочное, помоги, помоги мне! Я с силой ударил кулаком по стеклу, но оно, словно бы насмехаясь, не разбилось, спружинило только, оставшись невредимым. Тогда я выхватил из-за пояса недавно сотворённый нож и принялся колоть им стекло. Оно, словно плёнка, прорвалось, но тут же стало затягиваться снова. И я, не мешкая ни секунды, сейчас же бросился в образовавшееся отверстие головой вперёд, почувствовал, как плёнка-стекло в какой-то момент сдавила меня, рванулся из последних сил и вывалился на груду камней у стены, сильно расшибив при этом руки и колено…
Часть 3
Я сразу же вскочил и, прихрамывая, бросился прочь. Я бежал так, как не бежал, наверное, ни один чемпион, и всё равно мне казалось, будто я стою чуть ли не на месте. Всё, и я в том числе, казалось мне словно бы застывшим, наполненным какой-то прозрачной липкой патокой, преодолеть которую нет никакой возможности. Мне казалось, что Циклон не в это, так в следующее мгновение всё-таки меня настигнет, настигнет своей безжалостной хищной лапой. Перед глазами у меня мельтешили какие-то светящиеся точки, верх живота наполнялся тошнотворной мерзостью, готовой, словно тухлая бомба, вот-вот взорваться, голова, бедная моя голова, кружилась, как после карусели, никак не желая успокаиваться.