Фу, ну что за наваждение!
Что за глупые помыслы! Откуда?
Как же всё-таки у меня расшатались нервы. Собственная сумка наводит на меня ужас. Тьфу!
Я решительно взялся за ремешки и снова остановился. Пожалуй, не только сумка тревожила меня сейчас. Что-то ещё, какой-то червячок, копошась в уголке моего сознания, напоминал о себе.
Ах да!
Я же так и не выяснил, почему оказался здесь, в этих дебрях, в этом хаосе, где твёрдая рука человека давно уже не наводила порядок, где каждое дерево, каждый куст, каждая травинка таят в себе смертельную опасность, где через час от прошедшего отряда в тысячу человек не найдёшь и следа, где…
И тут я вспомнил.
Да, вспомнил, но…
Лучше бы и не вспоминал.
Ибо память принесла одну только боль. Настолько мучительную, что всё, что было до этого, показалось лишь жалкой прелюдией.
Я – УБИЛ!
Вот он – червячок, терзавший меня всё последнее время.
Я – УБИЛ!
Но странное дело. Прошла минута-другая, и мне стало легче. Боль отступила в глубину, хотя и не исчезла совсем.
Да, я убил. Так что же?
Я убивал не в первый раз. И не во второй, и не в третий, и не в десятый, и даже не в тридцатый. Я убивал бесконечное количество раз. И было это легко и просто – как дыхание, как голод, как сон. Как норма устоявшейся жизни, в которой все поступали одинаково, все, как и я, убивали, и никто, никто не называл это преступлением, а лишь "Ликвидацией к Возрождению". Это было общепринято. Это был образ жизни, её часть.
А задумывался ли кто-нибудь над этим самым образом жизни? Вряд ли. Это не было общепринятым. Если кто-то и находился такой, то его сейчас же подвергали "Ликвидации к Возрождению", чтобы спасти для будущей жизни, чистой и счастливой. И всех это устраивало. И все были довольны. И я… я тоже был доволен.
Да.
Но тогда почему, почему я не испытываю ничего подобного сейчас? Уж чего-чего, а радости во мне сейчас ни на копейку. Одна только гнетущая душу тоска. Разве в окружающем мире что-то изменилось? Да вроде бы нет. Всё по-прежнему. Мир всё тот же – странный, настырный, агрессивный, только и ждущий, чтобы отхватить у человека плохо лежащий кусок. И это уже давно, давно перестало быть интересным.
Итак, дело не в мире.
Но тогда в чём? Во мне?
Быть может, изменился не мир, а я. Но как?
Я совершенно и категорически ничего не чувствую. Совершенно и категорически. Только тоска и слабость, да ещё… озабоченность. Озабоченность и… и ещё какая-то боль. Да, точно, боль.
Что же это за боль?
Ах да!
Я убил. Но не просто убил. Я убил лучшего своего друга, моего весёлого верного Кипа. Я… я убил его… своими собственными руками.
Однако…
Хотя я нашёл в себе силы это сделать, но… растворить его тело в резервуаре биогенератора… Это было уже свыше моих сил. Одна только мысль об этом вызывала у меня омерзение. Всё что угодно, но только не это. И потому я принёс его сюда, в лес (он ведь так его любил), чтобы похоронить, отдав тем самым последние почести. Его тело должно быть где-то рядом. Вот откуда давешняя озабоченность, озабоченность телом, за которое я был ответственен.
Я завертел во все стороны головой и слева, в трёх метрах от себя, увидел сшитый из двух простыней мешок. Я успокоился. Тело было на месте.
Эх, если бы только в городе узнали, что я сегодня сделал… Лишил хранилище – ни много, ни мало – нескольких десятков килограммов биомассы… Меня самого за это сейчас же "ликвидировали" бы… Но я их перехитрил… Они все – там, а я уже здесь. И дело своё доведу до конца. И плевать, что ручной индикатор степени Одушевления у моего безымянного Покровителя раскалился, наверное, до бела.
Что ж, пусть рыщет. Покровитель. Успеет ещё кровушки моей насосаться.
Как смешно. Я хотел рассмеяться, но хотел только разумом, не чувством. И потому – даже не улыбнулся.
Время же, однако, шло. И чулок на моей ноге не дремал.
Надо было спешить.
Я расстегнул ремешки и заглянул в сумку. И испытал облегчение. Ничего опасного в ней не было. Инструменты ровными рядами лежали в гнёздах, на самом дне из-под колец мягкой гофрированной трубки поблёскивал металлический бок контейнера с биомассой.
Прежде всего я проглотил большую белую таблетку тонизирующего. Почти сразу же слабость отступила, головокружение и тяжесть исчезли. Тело наполнила лёгкость, близкая к эйфории. Мятущиеся мысли поутихли, и даже тоска, гнетущая, изводящая душу тоска, отступила на второй план. Отступила, но не исчезла.
Я вынул из сумки нож – длинный, широкий, попробовал ногтем лезвие – острый, как бритва, и снова поглядел на ногу.
Первым делом нужно удалить верхний, наиболее плотный слой "чулка". Я сделал прямо по границе между здоровой и поражённой тканями круговой разрез, и из него тотчас выступила желтоватая жидкость, зловонная и отвратительная, как гной. Лотом я сделал ещё один надрез, но уже вдоль всей ноги. Снять после этого "чулок" не составило труда. Теперь передо мной был только мутно-жёлтый студенистый брус, лишь отдалённо напоминавший человеческую ногу. Смотреть на него можно было хоть до самого вечера, но пользы это никакой бы не принесло.
Я продолжил работу.
Очищать от слизи весь костный скелет смысла не имело, и я ограничился верхней частью бедра, зоной, достаточной для ампутации.
Я взял в руки электропилу. Сверкающий диск в мгновение ока срезал кость. Тело моё пронзила острая боль, но сознания я не потерял.
Теперь вместо ноги у меня был кровоточащий торец бедра с торчащей из него сантиметра на три костью. Я аккуратно очистил его от остатков слизи и только после этого снова полез в сумку. Я извлёк из неё широкий резиновый раструб, гофрированной трубкой соединявшийся с биогенератором, натянул его на торец бедра и, включив прибор, набрал на пульте нужную комбинацию. Биогенератор сейчас же загудел, раструб, выплёвывая порции биомассы, зачмокал, а я, заложив руки за голову, опять лёг на спину. За полчаса, а именно столько времени потребуется, чтобы полностью регенерировать ногу, трава вряд ли успеет врасти в меня снова, так что можно спокойно отдохнуть, не утруждая особо мозги.
А наивный ты всё-таки человек, Корд.
Решил не утруждать себе мозги, хотя уже и сам понимаешь, что обречён. Обречён мыслить, мыслить до тех пор, пока твой Покровитель не всадит в тебя причитающуюся порцию свинца.
Всадит, свершая акт Милосердия. Акт "Ликвидации к Возрождению".
Эх, провалиться бы ему…
Ведь сердце чувствует…
Стоп!
Я подумал "сердце чувствует", но откуда, откуда такая глупая никчемная мысль? Разве какое-то там сердце может что-то чувствовать? Разве может чувствовать водяной насос?
Нет или все-таки да?
Вот давешняя тоска снова заполняет моё естество, ввергая меня в покинутый было ад. Откуда-то она пришла. Не из сердца ли?
Мне кажется, что я скоро умру.
Похоже, степень Одушевления моего тела перевалила за критическую отметку. Покровитель, ты где? Ау!
Я вздохнул.
Трава подо мной шевелилась, выискивая прорехи в рубашке, чтобы добраться до вожделенной биомассы. Было щекотно и противно. Но что поделаешь. Во время регенерации нужно сохранять неподвижность. Малейшее движение может нарушить процесс, и тогда… возможен любой дефект. Хромота, например, или ещё что.
О, Небо!
Ну почему, почему так медленно?!
Ведь это же совсем невыносимо!
Я закрыл глаза, пытаясь хоть как-то успокоиться. Отчасти мне это удалось.
Я стал думать о Цугенгштале. Я вспомнил его гибель. Как и я, он рискнул отдохнуть в лесу. Один, без товарищей. Он слишком понадеялся на собственное везение.
Но в тот роковой день оно ему изменило. В отличие от меня. Он проснулся, но слишком, слишком поздно. Когда его нашли, сделать что-либо было уже никак нельзя. Очевидно, он задремал, прислонившись к стволу дерева. Он так там и остался.
Когда его нашли, он врос в него почти наполовину. Он что-то бормотал, что-то совсем неразборчивое, смотрел на нас тоскливыми глазами и всё пытался, пытался дотянуться до нас оставшейся свободной рукой – то ли поздороваться он хотел, то ли попрощаться, а может, просто уже ничего не осознавал.