Все они были мне незнакомы. Я бы не хотела участвовать в эксперименте, пусть даже очень интересном или очень важном, с останками кого-то, кого я знала и любила. (Как выясняется, некоторых это интересует. Рон Уэйд, руководитель программы пожертвования тел для медицинских исследований в Университете Мэриленда в Балтиморе, рассказывал мне, что несколько лет назад одна женщина, муж которой завещал свое тело университету, просила разрешения присутствовать на препарировании. Уэйд вежливо отказал ей в этой просьбе.) Я не хотела бы пережить подобного опыта не потому, что считаю это непочтительным или неправильным, а потому что эмоционально не смогла бы отделить тело от той личности, которой оно недавно принадлежало.
Чьи-то конкретные покойники — это не просто трупы, они занимают место живого человека. Они являются фокусом и вместилищем тех эмоций, для которых нет больше другого объекта. Но трупы в научном исследовании — всегда трупы чужих людей [2].
Я хочу рассказать вам о первом увиденном мною трупе. Мне было тридцать шесть лет, а ему — восемьдесят один. Это был труп моей матери. Я употребляю здесь притяжательную форму («моей матери»), чтобы сказать, что труп как бы принадлежал моей матери, это тело не было моей матерью. Моя мама никогда не являлась трупом. Никакая личность не может быть трупом. Вы были человеком, личностью, а потом вы перестали ею быть, и ваше место занял труп. Моя мама ушла. Труп служил ее оболочкой. По крайней мере, так мне казалось.
Было теплое сентябрьское утро. Меня и моего брата Рипа попросили прийти в морг примерно за час до начала церковной службы. Мы думали, что нужно будет заполнить какие-то бумаги. Служитель проводил нас в просторное, слабо освещенное помещение, где было очень тихо, очень плотные занавески и слишком много кондиционеров. У одной стены стоял гроб, что, впрочем, в похоронной конторе выглядело вполне уместно. Мы с братом застыли в неловком ожидании. Служитель прочистил горло и поглядел в сторону гроба. Наверное, мы должны были узнать этот гроб, поскольку сами выбрали и оплатили его накануне, но мы его не узнали. Наконец служитель подошел и слегка склонился над гробом, как метрдотель, демонстрирующий накрытый стол. И тут, как раз за его ладонью, я увидела мамино лицо. Я этого не ожидала. Мы не просили показать нам тело, и на церемонии гроб должен был быть закрытым. Тем не менее тело нам предъявили. Они вымыли и уложили ее волосы и подкрасили лицо. Они проделали большую работу, но я почувствовала себя обманутой, как если бы я попросила просто помыть машину, а мне бы ее еще и разукрасили. Я хотела сказать, что мы этого не просили, но, конечно, ничего не сказала. Смерть делает нас всех беспомощно вежливыми.
Служитель сообщил, что у нас есть час для прощания с ней, и тихо удалился. Рип посмотрел на меня. Час? Что можно делать с мертвым телом в течение часа? Мама долго болела. Мы уже отгоревали, отплакали и попрощались друг с другом. Состояние было такое, как будто вам дали кусок пирога, которого вам совсем не хочется. Мы чувствовали, что уйти будет невежливо, поскольку они старались. Мы подошли к гробу поближе. Я положила ладонь ей на лоб — отчасти в знак нежности, отчасти чтобы почувствовать на ощупь мертвое тело. Ее кожа была холодной, как бывает холодным металл или стекло.
Неделю назад в это время мама читала бы газету и разгадывала кроссворд. Насколько я знаю, она разгадывала кроссворды каждое утро на протяжении последних сорока пяти лет. Иногда, когда она лежала в больнице, я садилась рядом с ней на кровать, и мы разгадывали кроссворд вместе. Она была прикована к постели, так что это оставалось одной из немногих вещей, которые она могла делать и которые доставляли ей удовольствие. Я посмотрела на Рипа. Может, нам в последний раз вместе разгадать кроссворд? Рип сходил к машине и вернулся с газетой. Мы положили газету на гроб и стали читать вопросы вслух. И вот тут я заревела. Именно такие простые вещи сильно действовали на меня тогда — найденные в ящике буфета призы, выигранные ею в бинго [3], четырнадцать завернутых в отдельные пакетики кусочков курицы в морозилке — каждый с надписью «курица», сделанной ее четким почерком. И кроссворды. Смотреть на ее мертвое тело было странно, но это не вызывало ужаса. Это была не она.
Самые серьезные переживания для меня за этот год были связаны не с видом мертвых тел, а с реакцией людей, которые просили меня рассказать о моей новой книге. Когда люди узнают, что кто-то пишет новую книгу, они хотят эмоционально отреагировать на это, хотят сказать что-то приятное. Но трудно поддерживать разговор с человеком, который пишет книгу о мертвых телах. Да, на эту тему можно написать статью, но целую книгу! Это определенный знак. Мы знали, что у Мэри есть некоторые странности, но сейчас мы начинаем сомневаться, в порядке ли она. Прошлым летом в библиотеке медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско я пережила подобный момент. Молодой работник библиотеки просматривал список выбранных мною книг: «Принципы и практика бальзамирования», «Химия смерти», «Огнестрельные раны». Он взглянул на книгу, которую я взяла в этот раз: «Протоколы девятой конференции по краш-тестам». Он ничего не сказал, но его мысль полностью отразилась в его взгляде. Часто, когда я сдавала или брала книгу в библиотеке, я ждала, что мне зададут вопросы. Зачем вы пишете эту книгу? Чего вы хотите? Кто вы такая?