При сформировании новой гренадерской роты я произведен в унтер-офицеры в 5-ю мушкетерскую роту, которой командовал капитан Вильк — оригинал своего рода. Его кадеты не уважали и не боялись, прозвали козлом. Отчасти он и походил на козла, когда, бывало, задумает принять на себя военный вид пред фронтом своей роты, натопырится, отдавая приказание своему подчиненному, удостаивая его ответом своим; но, быть может, эта кличка дана ему и по другой причине, более или менее основательной.
В конце января месяца 1819 года объявлен выпуск в офицеры из Дворянского полка 500 воспитанников, в числе которых, наконец, вышел и я, пробыв в нем три с половиною года. В марте повели нас в Зимний дворец в кадетской форме, поместили в Георгиевском зале. Осмотрев нас, государь император поздравил всех прапорщиками. В то время мосты были разведены; нас посадили на какое-то судно и высадили противу дворца. То же судно перевезло нас обратно на Петербургскую сторону. Переезжая Неву, в первый раз я видел пароход на ходу, в то время едва ли не единственный во всей России.
Обмундировав в офицерскую форму, нас снова водили в Зимний дворец. В оба раза незабвенной памяти государь император Александр Павлович был весел, несколько раз прошелся по рядам воспитанников и так был милостив, что разговаривал со многими. В последний смотр сказал нам: «Прошу вас, господа, служить хорошо, усердно заниматься своим делом! Я дорожу офицерами — воспитанниками корпусов, и если кто из вас будет нуждаться впоследствии, то пишите ко мне откровенно, в собственные руки». Крайняя нужда предстояла впереди многим, но, по пословице: «До Бога — высоко, а до царя — далеко», кто бы из нас осмелился писать <…>?! О производстве моем в прапорщики с назначением в Полоцкий пехотный полк состоялся высочайший приказ 15 апреля 1819 года…
Дворянский полк в царствование Александра I.
Из воспоминаний Е. И. Топчиева // Русская старина. 1880. Т. 28. № 8. С. 639–648.
Д. И. Завалишин
Из воспоминаний
Морской кадетский корпус. 1816–1822 годы
…В МОРСКОЙ корпус, хотя и «шляхетный», требовавший доказательства столбового дворянства, поступали тогда, однако же, преимущественно дети дворянства мелкопоместного, где более, нежели у кого-либо, развиты были привычки и злоупотребления крепостного права и где маленький барич, находясь постоянно среди мальчишек дворни, привык ко всякого рода своевольной расправе с ними. Вот почему иной из старших воспитанников, в то же самое время как жаловался на телесное наказание, которому подвергся от офицера, нещадно избивал какого-нибудь младшего воспитанника, особенно новичка, за то, что тот худо вычистил ему сапоги или пуговицы (на куртке) или недостаточно сбегал туда, куда его посылали. Старший дежурный по корпусу, имевший надзор над кухней, хвастался, бывало, что он «обломал» свой тесак (знак дежурного) о старшего повара (даром что старшие повара были один 14-го, а другой даже 12-го класса <по Табели о рангах>) за то, что поймал его в воровстве провизии; но это делал он не для общего улучшения стола, а чтобы заставить этого же повара сделать из той же казенной провизии завтрак для него, дежурного, и его приятелей.
Грубость нравов выражалась вообще в пристрастии к дракам, и частным, и общим; редкий выпуск не мерился с другими в общей свалке на заднем дворе, и было всегда много «стариков» или чугунных, которые хвалились искусством озлоблять начальников и хвастались бесчувственностью к наказаниям, подвергаясь им иногда совершенно добровольно и безвинно, только из одного молодечества.
«Старики» считали обязанностью отличаться от других и в одежде, и в манерах. Они отпускали длинные волосы, пока не остригут их «на барабан»; ходили вразвалку и с расстегнутой курткой, выставляя из-под нее красный платок. При наказаниях они не только считали за стыд просить прощение, но считали еще молодечеством грубить наказывавшему офицеру. Принять на себя чужую вину было с их стороны делом не сострадания или самоотвержения, а также хвастовством, в видах особенного «соблюдения достоинства», и нередко случалось слышать, как иной «старик» говорил провинившемуся и ожидавшему наказания: «Ты поди-ка разрюмишься, да станешь еще просить прощения у N. (особенно если офицер был нелюбим). Эдакая дрянь! Ну скажи, что это я!» <…>